– В одной теме у них была кошка…
– Не будем отвлекаться, – перебил Джон-Том. – Мы говорили о музыке.
Где Хинкель держит ее?
– В горе. – Циммерман пнул ноздреватую серую породу. – Этот остров, кажись, бывший вулкан. Тут полно расщелин и пещер. Много чего можно спрятать.
– Краденое сливается в главный кратер и поет само для себя – такой какофонии ты отродясь не слышал, – объяснил Газерс. – Целое озеро надерганной отовсюду музыки. – Он показал на свои обшарпанные оранжевые с черным кожаные ботинки. – Залезть туда, дядя, не так-то просто, тебе бы мои шузы…
– Да, посмотреть там есть на что, – чуть ли не с завистью проговорил Хилл. – Уже не говоря о том, чтобы послушать. Я это к тому, приятель, что если ты смыслишь в контрапункте…
– Хинкель все там запрятал, – перебил его Газерс. – Китовьи песни, птичьи песни, рок, фолк, народную музыку, электронную, классику и такую, какой я в жизни не слыхал, и все это туда свалено и мыкается без всякой надежды на спасение.
– И самой плохонькой из краденых мелодий его ослиный рев в подметки не годится, – пылко добавил Циммерман.
– Но зачем это все? – допытывался Джон-Том. – Чего он добивается? С какой целью?
Газерс снова замотал патлатой головой и беспомощно сказал:
– Откуда мне знать? Это его спросить надо.
– Сначала мы думали… ну, типа, чтобы отомстить, – рассуждал Хилл.
– А сейчас нам кажется, дело не только в этом.
– Ага, – согласился Газерс. – Может, он так рассудил: если спереть весь музон, людям ничего другого не останется, кроме как его петухов слушать. И поверьте, парни, если вы не слышали, как Хинкель поет Дигби, вы не можете себе представить, какой это мрак.
– Не можете, – эхом подтвердил Циммерман.
– Оба-на! – тявкнул Мадж. – Ниче, щас мы положим конец этой фигне.
– Он хлопнул Джон-Тома по спине. – Мой кореш – не тока великий чаропевец, он еще и великий… ладно, ладно, согласен, через край хватил. Он еще и неплохой музыкант.
– Не слишком ли ты щедр на комплименты в этом походе? – поинтересовался Джон-Том.
Мадж невинно заморгал.
– Шеф, да это ж моя натура, ты че, вчера родился?
– Не поможет, – с сожалением произнес Газерс. – Не знаю, дядя, насколько ты хорош, да это и неважно. Хинкель, сволочуга, день ото дня все сильнее. Залезешь к нему, он и твою музыку стибрит. Высосет прямо из этой стремной гитары, и охнуть не успеешь. А тебе останется бессвязный лепет.
– С вами так было? – поинтересовался Джон-Том.
Циммерман с жалким видом кивнул:
– В чистом виде. Теперь мы даже а капелла не можем петь. Выходит воронье карканье.
Газерс постукивал лезвием самодельного томагавка по ладони.
– Мы решили чисто конкретно набраться терпения, выиграть время, авось и получится к Хинкелю подобраться. Но хоть его пение и яйца выеденного не стоит, он не совсем кретин. Задницу всегда прикрывает.
– Мы ребята мирные, – вставил Хилл. – Когда не на сцене, расслабиться любим. Но сейчас – совсем другое дело. Хинкель опасен, его необходимо, типа, остановить. – Взгляд поднялся к облачным утесам.
– Но тут есть проблема: он не один. Было б иначе, мы бы просто залезли туда и навешали ему.
– Ага, навешали бы, – подтвердил Циммерман. – Но ему помогают.
– Помогают? – В Мадже проснулись подозрения. – Кто и как?
– Попробуйте его остановить – увидите, – веско заявил Газерс. – Вы и представить себе не в силах, до чего там погано.
– Да, невиданная погань, – согласился Хилл. – И неслыханная.
– Я много чего на своем веку видел и слышал. – Джон-Том сохранял хладнокровие. – И с воображением у меня полный ажур. – Он кивнул на тихонько звенящее облачко нот. – Возьмем, к примеру, эту музыку. Как я подозреваю, ваш бывший приятель украл ее, но удержать не сумел. Она сильнее любой другой. Наверное, она сбежала и отправилась искать подмогу. Аккорды всегда друг дружку поддерживают.
– Он… как бы сказать… не идеален, – старательно подбирал слова Циммерман. – Силен – это да, но не всемогущ, в натуре. Не успел еще опыта набраться. И если все-таки его можно остановить, надо поторапливаться.
– Вы, ребята, на чокнутых здорово смахиваете, – заметил Джон-Том. – Но говорите, как смышленые.
– Да уж, видок у вас! – шепотком поддержал его выдр.
– Ну ты, дядя! Да, мы любим тяжелую музыку, но разве это означает, что у нас и мозги тяжелые? – парировал Газерс.
– Ты за себя говори. – Хилл выбивал на плоском камне дробь окоренными сучками и даже при столь невинном занятии боязливо косился на вершину. – Лично мне без мозгов очень даже неплохо живется.
– Ладно, среди нас есть исключения, – раздраженно согласился Газерс. – А ты, дядя, что имеешь рассказать?
Джон-Том пустился в воспоминания.
– Это было давным-давно. Я учился в колледже, решал, дотягивать ли на адвоката или оставаться с любимой музыкой.
– Да уж, трудный выбор.
Циммерман хихикнул:
– А ты сомневаешься? Ты моих родных не знаешь.
– Вот что, дядя, только не надо тут мне ныть про родню, – осерчал Газерс. – Мои предки в Скарсдейле живут, снобье, каких свет не видел.
Я для них паршивая овца, и когда бываю дома, вожу гостей через дверь для слуг, чтоб ты знал! Друзья моих предков говорят, что я своих знакомых по помойкам собираю, прикинь.
– А мои предки считают, мне самому на помойке место, – пробормотал Циммерман.
– Я надеялся, если группа прогремит, моя родня… – Газерс оборвал фразу, и Джон-Том понял, что под маской спокойствия прячется настоящий страх. И одиночество. Эта троица – просто большие дети, для них музыка – весь мир. И вот их обидели, обокрали, даже пустякового мотивчика не оставили в утешение. Разве они не заслуживают сочувствия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109