Потому что вот перечитаем с
траницы Ильфа и Петрова, например, Ц молодёжь на них как-то уже не реагир
ует, они непонятны во многом. Я не говорю про зарубежных читателей, про сту
дентов хотя бы. А Булгаков, он как-то близок, очевиден. И это не сатира всё-т
аки, это тот стиль, который он подобрал, говоря о своей эпохе, о 30-х годах, точ
нее говоря. В 20-е годы всё несколько по-другому ещё было, он там искал свой я
зык, свои положения, образы в искусстве. Эти страницы о Москве, они многого
ворящие уже сами по себе. И сатирическими я бы их не назвал.
А.Г. Простите, уточняющий вопрос. Булгаков понимал, что роман н
е будет напечатан из-за «романа в романе», а не из-за этих страниц, о которы
х вы сейчас говорите?
В.Н. Тут трудно сказать, какова была у него логика.
М.Ч. Я думаю, что он как настоящий творец, настоящая творческая
личность, он просто… Не могло быть по-другому, он в какие-то моменты верил,
что это будет напечатано, а почему бы нет? Он же верил, что «Собачье сердце
» будет напечатано, и имел для этого основания. «Роковые яйца» в Ангарске
он напечатал, хотя это гораздо раньше было, но тем не менее. И он писал «Соб
ачье сердца» для печати.
Мы когда смотрим ретроспективно, нам кажется, что этого никак не могло бы
ть, с «Собачьим сердцем», скажем. От скольких людей я слышала, от десятков
как минимум: «Ну, неужели вы не понимаете, «Собачье сердце» никогда не буд
ет напечатано». Я всем говорила, что увидите его напечатанным при вашей ж
изни. Все дожили до 87-го года, кто со мной говорил. Но это так, между строк.
А касательно романа, я прямо, можно сказать, вижу осциллограмму его мысли,
он в какие-то моменты безудержно верил: вот понравится Сталину, возьмёт д
а и напечатает. А в какие-то моменты испытывал полную безнадёжность. Если
бы он всегда был уверен, что не напечатают, не было бы такого запала, мне ка
жется. Он всё-таки писал, как бы веря… Он для этого некоторые предпринял м
еры всё-таки, там нет прямых, так сказать, лозунгов. Потом я писала в одной с
воей работе, что он там впечатал между строк, в сцене Волонда из «Мастера и
Маргариты», непосредственное обращение к Сталину. Там как бы невидимыми
чернилами написано письмо Сталину. Я не буду, конечно, сейчас подробно ра
ссказывать, я назвала ту статью свою «Соблазн классики» как и доклад. Там
были слова, которые были в его предыдущих письмах Сталину, и он верил, каже
тся, что Сталин на столе держит эти письма и прямо мгновенно всё поймёт. Он
давал понять через Маргариту, например, что «не прошусь больше за границ
у» и так далее. Впечатано такое вот письмо. Поэтому он, во всяком случае, на
деялся положить его на стол Сталину. Это факт.
Мало того, к самому роману он вернулся в 37-м году, на мой взгляд, как к замене
письма. В дневнике Елены Сергеевны всё время записи: «Да, Миша думает над п
исьмом правительству, да, надо писать письмо наверх». И в один момент она п
ишет: «Но это страшно». И тогда он обращается к роману. Можно хронологичес
ки это проследить Ц он обращается к роману, как к замене письма. Однако во
обще, что касается и сатиры, и мистики, я, честно говоря, несмотря на то, что
он сказал: «Я писатель мистический», я не больно много вижу мистики в его п
роизведениях. Но другое дело, что у него были две совершенно разных линии
в работе до поры до времени: одна та, которая передаётся словом «Записки»
Ц «Записки на манжетах», «Записки юного врача», «Записки покойника», «Н
еобыкновенные приключения доктора», в которых есть дневниковые записи.
То есть у него было острое ощущение определённых кончающихся периодов ж
изни. Мы, так сказать, все живём аморфно более или менее, только день рожде
ния отмечаем, а он ясно ощущал: вот закончился данный период жизни. И он ег
о олитературивал, превращал в литературную форму. Может быть, у него даже
одновременно было какое-то ощущение того, как жизнь ложится в литератур
у, не знаю. Это была такая автобиографическая линия, иногда даже огромное
сходство с биографическим фактом, вот прямо «Записка на манжетах».
Я долгое время, как ученица формалистов, считала, что это, конечно, приём, п
охожий на автобиографию, пока не убедилась, что там есть до смешного авто
биографические детали. Это вот одна линия. Да, и эта линия продолжалась и в
«Московских хрониках», которые он написал для «Накануне». Там в центре «
я» повествователя старой школы, ещё повествователя сатириконов, фельет
онов, дореволюционных газет, хорошо известного московской публике и воо
бще российской публике повествователя.
А вторая линия Ц это линия, совершенно лишённая автобиографизма, сатира
, «Роковые яйца», «Собачье сердце». Так был задуман роман Ц роман о дьявол
е был явно задуман в продолжение этой линии, Ц в 28-29-м годах он пишет его.
Потом в 30-м году он диктует Елене Сергеевне письмо правительству. Она мне
говорила, что он, написав: «И я сам своими руками бросил в печку роман о дья
воле, начало романа о театре и пьесу», остановился (так рассказывала Елен
а Сергеевна) и сказал: «Ну, раз это написано, это должно быть сделано». И ста
л рвать тетрадь и бросать её в печку. И вот про эту тетрадь я спросила у Еле
ны Сергеевны, когда начала обрабатывать архив ещё при её жизни. Там кусоч
ки остались у корешка, я спросила: «Что вот это за тетрадь?» Вот тогда она м
не это рассказала. А я говорю: «А почему же он оставил?» А он сказал: «Ну, есл
и я не оставлю, кто ж поверит, что роман был?»
И в какой-то момент я стала её восстанавливать только потому, что мне надо
было, поскольку я обрабатывала архив, на обложке написать по архивным пр
авилам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86