Бесконечно вдаль уходила блестевшая вода, и нескончаемо тянулись горы. На вершинах некоторых гор, высоко за облаками, лежал искристый снег. Налюбовавшись, Петька приступил к поискам потаповских карт. Старик Потапов ещё до революции сочувствовал большевикам и помогал им совершать побеги с царской каторги. Когда колчаковцы пришли в Сибирь, лесник отказался вести карательный отряд через тайгу в посёлок Тутура, и его тут же на берегу, расстреляли. А Быль-Былинский, ничего не зная об этих событиях, в дневнике просил обращаться за расшифровкой к Потапову.
Незадолго до войны бабушка, обмазывая на чердаке трубу глиной, случайно в старой козьей шкуре нашла потаповские карты. Разгадав их, можно было расшифровать и записи в дневнике. Вера Ивановна возила карты в Листвянку, в сельсовет, но там какие-то новые работники, не знавшие даже об отряде Быль-Былинского, взглянув на карты, сказали, что они слишком старые и выполнены технически безграмотно. Ни севера, ни юга не указано. Вместо названий речек стояли только цифры от единицы до двадцати двух и после каждой цифры (это бабушка запомнила) стояли странные буквы: сз, слщ, сл. Карты бабушке вернули обратно. Тогда Вера Ивановна, коротко рассказав суть дела, попросила карты свозить в Иркутск, но председатель сельсовета ответил: «Не такое сейчас время, чтобы легендами заниматься». Вернувшись в Большие Коты, бабушка снова завернула карты в шкуру и положила на чердак. И забыла. И только в санитарном поезде вспомнила о них и рассказала Петьке и Тане.
В дальнем углу чердака Петька заметил ветвистые рога и отшатнулся, потому что белый череп изюбра неприятно смотрел на него пустыми глазницами. Оттащив рога в сторону, Петька обшарил тёмный угол, но ничего не нашёл. В одном месте он нащупал какую-то мягкую вещь, вытащил из опилок, которыми было засыпано перекрытие, подошёл к двери и рассмотрел на свету. Это была старая папаха с пробитой в самом центре красной ленточкой. Петька положил папаху возле выхода. Он шарил в карнизах, шарил между досками перекрытия, шарил через щель за наличниками окон — ни шкуры, ни карт не было.
— Петька, что ты ни свет, ни заря туда залез, извёстка с потолка сыплется, — раздался снизу голос Веры Ивановны.
— Бабушка, — почему-то шёпотом сказал Петька, — здесь ничего нет, я все обыскал.
— Плохо, значит, искал. В левом переднем углу, под дощечками, надо было искать. Эх ты, Петька, Петька! Слазь-ка. Сходим, приведём козу, подоим её, а потом с Танюшкой найдёте. Много лет лежали, два часа полежат, никуда не денутся.
Петька слез и подошёл к Тане.
— Знаешь, мне показалось, что там кто-то уже шарился. Дощечки, про которые говорила бабушка, разбросаны. В опилках тоже ничего нет, я руками прощупал их по всему чердаку. Папаху старую нашёл, а карт нету.
— Не переживай, Петька. Сейчас сходим за козой и вместе поищем. Может, бабушка забыла, куда их спрятала. И они пошли к Подметкиным.
Коза Майка принадлежала Жмыхиным, но когда Вера Ивановна поехала в Краснокардонск, то попросила посмотреть за ней Агриппину Подметкину, заплатив ей деньги.
— Узнает Майка меня или нет? — рассуждала вслух бабушка. — Почти два года мы с ней не виделись.
Подметкины жили сразу в двух домах. Особняки стояли в лесу, у самых скал. В одном доме жили старики, а в другом Шурка Подметкин и его родители.
Вера Ивановна рассказывала, что раньше, до революции, Подметкины были богачами. У рыбаков скупали рыбу, у охотников — ценные шкурки соболей и горностаев. Пушнину продавали за границу. У них была даже своя фактория, но перед революцией старый Подметкин все продал, бумажные деньги обменял на золото и удрал за границу. Шуркины дедушка и бабушка, как говорил сам Шурка Подметкин, остались здесь, на Байкале, совсем нищими. Шурке не верили. В посёлке знали, что «у Подметкиных зимой снега не всегда выпросишь».
Бабушку Шуркины родители встретили очень приветливо, пригласили в дом, но, заметив в руке верёвочку, сразу стали другими.
— Сколь хлопот с косой было, не тай, коспоти, — запричитала Шуркина бабушка, — намучились мы с ней! Ад, сущий ад. — Она посмотрела в угол на икону: — Не тай, коспоти.
Вера Ивановна встала с табуретки.
— Молоко она вам давала. Козлёночка вам принесла, За уход я вам заплатила, так на что же вы жалуетесь, Агриппина Федоровна?
Лицо Агриппины Федоровны совсем сморщилось.
— Ты пы, Вера, топавила ещё руплей тватдать пять али хотя пы тесять.
— Сейчас у меня, Агриппина Федоровна, денег нет. Потом дам двадцать пять рублей, но козлёночка заберу.
Шуркина бабка испугалась.
— Что ты, матушка? Ты итак много тала, не нато польше ничего, окромя косленочка, всё-таки память будет о Майке. Молоко у ней, ну просто сливки, с нашими косами ни в какой счёт не итет. Спасипо тепе, соступница!
Через калитку коза выбежала сама, но потом заупрямилась. Бабушка шла сзади, помахивая тонким прутиком, а Петька с Таней тянули козу за верёвочку. Майка идти не хотела и упиралась копытцами в землю. Тогда на помощь приходил Шурка Подметкин и, бесконечно шмыгая носом, толкал козу сзади плечом. Когда Майку втолкнули, наконец, во дворик, Шурка, стоя у калитки, спросил:
— Петька, можно я с вами буду дружить.
— Можно.
— Я приду в таком разе сегодня, — Шурка галопом помчался к берегу Байкала.
Вера Ивановна вышла с небольшой кастрюлькой доить Майку. Она подвела её к стенке дровяника, набросила на рога ремённую петлю, которая много лет назад была прибита к столбику. Коза не сопротивлялась. Но стоило бабушке присесть возле неё, как она стала бить острыми копытцами в землю и мотать головой. Ласково называя её Маечкой, бабушка попробовала доить, но только первые струйки ударили по дну кастрюли, как Майка подпрыгнула, словно угорелая, и ногой перевернула кастрюлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47