Это ж себя ронять… А тот нам только и нужен, чтоб показать, что не шутки мы тут шутим.— На колени! — бросил он молодому. Повинуясь команде, тот рухнул как подкошенный. Волков приставил взведенный пистолет к его лбу.— С… с… с-суки… — Парень закрыл глаза. Вдруг Петр отвел руку чуть в сторону, дважды с грохотом выстрелил над самым его ухом, сильно ткнул пистолетом под нос и, склонившись к самому его лицу, заорал:— Кто на хату навел?! Ну?! Быстро!!! Кто?!! Оглушенный выстрелами, бугай, хватанув носом пороховой гари, слизывал кровь с разбитой, обожженной раскаленным стволом губы. Он ошалело таращил на побледневшее, бешеное лицо Волкова выкаченные от ужаса глаза и беззвучно хватал ртом воздух.— Кто?! — орал Петр. — Кто навел?!!— Я… я все скажу, — лепетал здоровяк. — Все-все скажу… Это не я… я только за рулем должен был сидеть… я вообще…— Быстро!!! — орал Волков. — Порву!!!— Да-да, — послушно кивал парень. — Сейчас…Слова посыпались из него, как сухой горох из вспоротого мешка. Он выплескивал информацию, захлебываясь, перебивая сам себя на полуслове, задыхаясь. Наконец закончил и опустошенно замолчал.— Все?! — яростно выкрикнул Петр, держа в руках волыну. Парень кивнул.— Ну вот и хорошо, — совершенно спокойно сказал Волков и, аккуратно придержав большим пальцем курок, снял пистолет с боевого взвода.В долю мгновения с ним произошла разительная перемена. Проведя ладонью по лицу, он будто бы содрал с него некую маску. Чудовище с искаженными белоглазой яростью чертами, от которого несло ужасом и смертью, бесследно исчезло. На его месте вновь стоял обычный, чуть усталый человек, в самой глубине глаз которого, казалось, навсегда застыло выражение чуть ироничного любопытства, словно все происходящее вокруг было давно наскучившей ему игрой, в которой он, волею судьбы, был вынужден принимать участие. Но… Был ли этот шквал инфернального черного пламени, который, на короткий миг, опалил рассудок и сокрушил волю противника, лишь психологическим приемом и только? Мог бы, на самом деле, Петр, шарахнув злодею пулю в брюхо, рвать его затем руками на куски, выдавливая вместе с остатками медленно и мучительно угасающей жизни необходимую для торжества справедливости правду?Трудно сказать.Даже сам Волков наверняка не смог бы ответить на этот вопрос определенно, ибо никто не знает всего себя. Не дошло до этого, и слава Богу…Петр знал лишь одно — зло наказуемо. И уничтожаться оно должно беспощадно.Любое зло, пусть даже самое незначительное, которое встречалось ему на пути, было для него Злом. Ошибкой в процессе бытия. Из-за этой неправильности естественный ход вещей и явлений мог нарушиться, и мироздание — рухнуть. Со стихийными бедствиями (ураганами или, к примеру, наводнениями) Петр, к своему большому огорчению, ничего поделать был не в силах. Но, когда жизнь сталкивала его с «неправильностью» персонифицированной, да еще если она своекорыстная, да жестокая, да хамит… Тут уж — извиняйте!И происходила эта позиция не из каких-то там соображений абстрактной законности, а из самой сущности его природы. Физиологического неприятия им всего подлого, лживого и злобного.Он никогда не взвешивал, не просчитывал своих действий, связанных с уничтожением ненавистного ему порока, соотнося их с возможной опасностью последствий, равно как и не искал встречи с ним намеренно. Просто он так был устроен. Когда Зло встречалось на его пути; да еще, не приведи Господи, загораживало дорогу, он превращался в зверя, в того самого Волчару, которого, из несколько опасливого уважения, таким образом прозвали его бывшие сослуживцы по убойному отделу.Это был его личный Армагеддон, и поделать с этим ничего было нельзя.Именно поэтому, еще в юности, он так привязался к Адашеву-Гурскому, хоть чисто внешне, казалось, были они людьми совершенно разными. Гурский был натурой иногда слишком рассудочной, несколько расслабленной и, на первый взгляд, даже циничной. Но, в действительности, были они одной породы. С той лишь разницей, что Адашев-Гурский, также безошибочно чувствуя нутром всякую скверну, в какие бы одежды она ни рядилась, лишь брезгливо ее сторонился. Если, конечно, ситуация позволяла. Что бывало не всегда.Ну да ладно. Об этом как-нибудь потом.— Давайте, грузите их обратно, ребята, — убрав пистолет в кобуру, Волков поднял с земли спортивную сумку и застегнул ее. — И поехали. А то жрать уже охота, сил никаких нет. 20 Апрель в этом году выдался в Санкт-Петербурге необычно жарким. Но в последние дни стало несколько прохладнее, и Адашев-Гурский, оставив веселую компанию, которая «заколбасилась» в доме у Леона, с удовольствием шел пешком по Большому проспекту Васильевского острова.Великий пост, который Александр, по обыкновению своему, держал каждый год, чтобы затем полнее ощутить всю глубину Пасхальных праздников, обострил все чувства. Он шел, с наслаждением вдыхая весенний воздух, и пребывал в прекрасном расположении духа.Дойдя до Пятнадцатой линии, он перешел проспект и хотел было зайти в кафе, но потом передумал и решил перекусить дома у Германа, где можно было бы самому приготовить что-нибудь вкусное, но не нарушающее постный рацион.— Привет! — открыв дверь, Герман посторонился и впустил Гурского.— Привет.— Выжил?— Да вроде бы да. — Александр разделся и повесил в прихожей свою куртку на вешалку.— Ну, проходи. А что с тобой было-то?— Бог его знает.— А врачи что говорят?— Сорок баксов в день. Вот и все, что они говорят. Капельницы, укол вчера какой-то сделали. Я весь день проспал. Сегодня совершенно нормально себя чувствую.— Может, сердце?— Да нет вроде. Просто, поплыл я как-то… совершенно непонятно почему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62