— Живешь себе, книжки всякие читаешь, людей выслушиваешь и считаешь, что все про все тебе известно, все ты уже знаешь. Неточно, правда, в общих чертах, но… Чем таким тебя, в принципе, удивить можно? Хвост у коровы растет книзу. Монгольфьер поднимается кверху, потому что в нем горячий воздух. Кто про коровий хвост сказал? Хемингвей. О! И это знаем. Помним, короче говоря. А кто его Хемингвеем называл? Набоков. И это знаем. Читали. А вот поди ж ты… Лиза. Или Джеки. Она теперь кто? А как она к Леону на шею-то кинулась…»Он переехал мост, постоял на красном свете светофора, пересек Дворцовую площадь и покатил по Невскому проспекту.«Хорошо им всем, — посмотрел он на заполненные людьми тротуары. — Живут себе и в ус не дуют. Что ж мне-то Господь хвост так прищемил? Чего мне неймется? Ну давай прикинем — берется нормальная баба (только хорошенькая, естественно, иначе на нее не встанет), и мы на ней женимся. Так? Она, значит, сейчас дома у нас сидит, ждет нас, еду готовит. Па-а-атом, значит… я приезжаю домой, а она уже там. Сидит. И… и она мне говорит: „Здравствуй, любимый! А что так поздно? И что это за люди у нас сегодня ночевали? Тебе тут звонил кто-то, я сказала, что тебя нет дома. Они спросили, когда ты будешь, я сказала — не знаю. А они сказали, что это ничего, они тебя у парадной подождут, такие странные… Раздевайся быстрее, я винегрет сделала“. Ну? Во-первых, винегрет я ненавижу. А во-вторых… да пошла бы ты на хер, дура!»Волков повернул по стрелке на улицу Марата.«Да, да, согласен. Не все, которые хорошенькие, дуры. Так ведь, если хорошенькая и не дура, то, значит, блядища. С этим мы уже столкнулись. И то сказать, красивая, да умная… на фига я ей сдался со своими заморочками? А готовлю я и сам весьма прилично. Гурский, правда, лучше. Этого у него не отнять. Но не жениться же на нем, на самом-то деле. А про то, что в старости, дескать, стакан воды некому подать будет… Так до нее еще дожить нужно, до этой самой старости. Вон, как я на складе лоханулся. А Гурский на даче. Так что…»Он въехал в Поварской переулок, остановился у дома четырнадцать и заглушил мотор.«Что же за мысль у меня была? Хорошая какая-то ведь мысль… Лиза эта, которая Джеки… Я, Гурский в погребе… А ведь грохнули бы их. Как пить дать. Если б я этих пацанов не взял, и приехали бы они туда, на дачу. Парфен да Жигун. Точно грохнули бы. И там же и закопали, в погребе. А меня на складе. Ну так что ж… все под Богом ходим. А! Вот! Вот чего! Под Богом мы все ходим. Под Господом нашим, Спасителем. И не хер из себя чего-то там корчить. На все его воля. Если в тебя стреляют, на оборотку имеешь право, тут и думать нечего. А так… Да пусть они все живут, как хотят! Господь им судья. Ему виднее».Волков вышел из машины и вошел в парадную.— Петр Сергеич? — слегка пошатнувшись, кап-два попытался вытянуть руки по швам. — Не ждал. Предполагал секретный вызов.— Ситуация изменилась.— Готов ко всему. По всей строгости закона.— Можно войти?— Так точно, — Седов отступил в сторонку. — Виноват.Петр вошел и запер за собой дверь.— Прошу, — кавторанг взмахнул длинной рукой в сторону гостиной.— Спасибо. — Волков зашел в комнату и опустился на стул у стола. — Продолжаете выпивать?— Никак нет. Опохмеляюсь. В соответствии с флотской традицией. С петровских времен тянется. Не вправе допустить, чтоб пресеклась.— Достойно.— Хлобыстнете грамульку?— А давайте.— Есть. — Седов вышел на кухню и вернулся с граненым стаканом, громадным вяленым лешем и пепельницей.— Вы что же, совсем не курите? — Петр неуверенно крутил в руках сигаретную пачку.— Так ведь к этому делу смолоду приучаются. А я с юных лет на подводных пароходах… Но вы курите. Это ничего.— Спасибо, — Петр прикурил сигарету.— Вот сейчас это дело уговорим, — кавторанг разливал водку по стаканам, — потом в баньку сходим осторожно, ну пивка, разве что после баньки, а уж беленькой больше ни-ни. Вы рыбу ешьте, в ней фосфор. Это мне наши прислали, с Волги. Целый мешок. Пьем?— Пьем, — кивнул Волков.— За победу?— За победу.— Ура?— Вперед.Они чокнулись, выпили и, крякнув, поставили стаканы на стол.— Петр Сергеич. — Седов утер рот тыльной стороной руки.— Да?— У меня к вам вопрос. Только честно, как офицер офицеру, можно?— Конечно.— Меня расстреляют?— За что?— Ну… за измену Родине.— А вы изменили?— Пока нет.— Значит, пока не расстреляют.— Годится. Выпьем?— Выпьем.Седов оторвал жирный кусок рыбьего мяса, положил перед Петром, налил водку в стаканы и поставил бутылку на стол.— За что пьем?— Вообще-то Пасха сегодня, — глядя в стакан, сказал Волков.— Ага-а! Точно… Теща же заходила! А ну погоди. — Кавторанг вышел из комнаты и вернулся с небольшой миской крашеных яиц. — А у меня и из головы вон. У нас тут церковь рядом, ну… в которую Достоевский захаживал, Федор Михалыч, вот она туда святить ходила, еще вчера. Мне занесла, а остальное — жене, в больницу. Ну что, Христос Воскресе?— Воистину.— Целоваться-то нам вроде… а?— Да не с руки как-то.— Ладно, — кап-два поднял стакан. — Отгуляла бесовня, прищемили ей яйца. Ура!— Поехали.Они выпили и, кокнув крашении об стол, стали их чистить.— Денис Григорьевич, — съев яйцо, Волков вынул из кармана бумажник, достал из него цветную фотографию и протянул Седову. — Кого вы здесь знаете?— Ну-ка дай-ка, — тот протянул руку. — Так вот же! — ткнул он в снимок твердым пальцем. — Вот. Это мой связник.— Кто? — Петр поднялся со стула, обошел стол и наклонился над глянцевым фото.— Вот этот? — указал он на Славу.— Да нет, этого я вообще не знаю. Вот она. — И Седов указал пальцем на одну из девушек, в которой Петр узнал Жаклин.— Она? Вот эта вот девушка?— Ну да. А кто же еще?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62