Но не успел Эшби передохнуть и получаса, как налетевшим шквалом "Гардарику" сорвало с обоих якорных тросов…
Неизвестно, кому и как молился Джеймс, но галеон разминулся с береговой отмелью на считанные ярды. Рулевой, рискуя порвать жилы, выкрутил штурвал до упора влево. "Гардарика" крутанулась на месте. Матросы, повинуясь приказам Эшби, поставили сильно зарифленные паруса, и пиратский флагман понесло на северо-восток - туда, откуда они лишь недавно прибыли.
– Держи на север! - крикнул Эшби. - На север! Уходим от берега!
Одним словом, сейчас повторялась история, случившаяся у острова Мона. С той разницей, что на этот раз "Гардарика" была повреждена, а её капитан - серьёзно ранен. Джеймс разрывался между необходимостью стоять на квартердеке и желанием непременно быть около жены, знать о её состоянии. Но сейчас её жизнью был корабль. Выживет "Гардарика" - выживет и её капитан. Нет - значит, всем смерть. Даже тем, кому "повезёт" выплыть на близкий берег. Испанцы будут безмерно счастливы повесить кое-кого по случаю. И Джеймс не сходил с мостика. Правда, он то и дело гонял в каюту матросов, справиться о состоянии капитана. И наконец получил следующий доклад: капитан потеряла сознание, у неё сильный жар, и она мечется в бреду.
"Она может умереть там, без меня… Но она ещё скорее умрёт, если я покину мостик".
Эта двойная тяжесть давила на плечи и причиняла ощутимую, почти физическую боль. Но дело обстояло именно так, и Джеймс с силой стиснул поручень - пальцы побелели. Единственное, что хоть немного снимало эту боль, так это то, что в каюту снова пожаловал доктор. В огнестрельных ранах Леклерк действительно разбирался: за последние два с половиной года у него накопился большой опыт…
Ночь и шторм - сочетание ещё то. Корабль то поднимало на гребень волны, то швыряло в водяную пропасть. Но на гребне или внизу - всё равно ни зги не видно. Только высверки молний время от времени выхватывали из темноты мгновенные жутковатые картины. Джеймс старался не упустить ни одной вспышки. Ориентироваться при такой погодке было немыслимо, но хотя бы высмотреть, куда их несёт - в открытое море или на скалу - возможно. И Джеймс готов был поклясться, что в свете очередной молнии разглядел пронесшийся на встречном курсе небольшой корабль. Совсем близко. Что за корабль - теперь вряд ли узнаешь. Скорее всего, испанец, болтавшийся, как и они, посреди сошедшего с ума моря…
…Двое суток "Гардарику" мотало по волнам. Лишь к рассвету третьего дня ветер выдохся, ливень стал сереньким дождиком, а волны из водяных гор превратились в пологие холмы. Галеон потрепало изрядно: пары рей не хватало, часть парусов порваны - матросы на скорую руку ставили запасные - такелаж в ужасающем состоянии. Рулевой механизм не то, чтобы заклинило, но штурвала "Гардарика" слушалась через раз, и с большим трудом. Однако, это ещё можно было пережить. Но человек десять смыло за борт. Это при том, что раненых они ещё до шторма переправили на "Сварог", а часть экипажа была вынуждена перейти на захваченного "Генриха". Хуже всего дело обстояло с продуктами. Вся солонина оказалась испорченной морской водой, пришлось выбрасывать бочки за борт. А пресной воды осталось всего два бочонка, и её, судя по запаху, придётся разводить ромом, а то ещё, чего доброго, животы заболят… Выслушав доклад о состоянии дел на корабле, Джеймс понял только одно: если до завтрашнего утра они не вернутся в Картахену или не встретят своих - быть беде. Он и так трое суток не спал, вымотался до предела. Единственным желанием было пойти и упасть где-нибудь часа на два. Но как оставить мостик?
– Идите в каюту, сэр, - хмуро проговорил Хайме, прекрасно видевший, в каком состоянии штурман, он же старший помощник. - Вы же и часа не выдержите, свалитесь. А я за вас постою.
Эшби хотел было возразить… и не смог. Перед глазами плыли какие-то круги, в ушах стоял звон. На ватных ногах он доплёлся до каюты…
"Эли, единственная моя, что же с тобой сделалось?"
…Это была тень прежней Галки. Пылавшее нездоровым румянцем лицо осунулось, черты пугающе обострились. Но она уже не металась, не бредила. Доктор ещё ночью велел передать, что, кажется, наступил перелом. Только забыл сказать, к чему вёл этот перелом - к выздоровлению или к смерти. Джеймс присел на краешек кровати и положил ладонь на раскалённый лоб любимой женщины. Сонливость как рукой сняло: Джеймс попросту испугался…
…Индейца все называли Каньо. Никто не знал, настоящее ли это имя - так как отзывался он на него неохотно - но оно было единственным. Никто не знал, откуда оно вообще пошло: то ли происходило от племени индейцев гуанакани, то ли от родового имени гаитянского касика Гуаканагари, то ли вообще было прозвищем, намекавшим на худобу и высокий рост индейца (La caЯa по-испански значит "тростинка, удочка"). Так или иначе, но Каньо был одним из последних оставшихся в живых индейцев Эспаньолы. По-испански он говорил плохо, по-английски ещё хуже, хоть, по слухам, и ходил раньше с английскими пиратами, а по-французски вообще не говорил. Впрочем, общался он с людьми настолько редко, что этой его несловоохотливости обычно не замечали. Понимал он, однако, всё, и очень хорошо. Несмотря на то, что Каньо ходил на "Гардарике" уже четвёртый год, держался он до сих пор совершенно обособленно и никаких знакомств не заводил. Стоял вахты, на диво ловко лазал по вантам, плёл канаты и был одним из лучших вперёдсмотрящих, да и стрелял отменно. Но после вахты или после боя возвращался к себе в кубрик, где сразу же засыпал, едва ложился в гамак, либо долго оставался на палубе, присев на бухту каната и почти беззвучно напевал свои тягучие протяжные песни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129