Туман все редел и редел, трактор он теперь видел совсем ясно и колючую проволоку на другом конце поля. Солнце стало ярче. Он посмотрел на часы. Почти шесть. Ходьбу никогда заранее не рассчитаешь, всегда дольше выходит.
Они там, конечно, уже встали, уже одеваются. Если они его хватятся до отъезда, они вот-вот выйдут его искать, уж не позже чем через полчаса. Он посмотрел в сторону дома, ожидая, что сейчас покажутся вышагивающие фигуры – мама в красивом зеленом костюме и мистер Хупер, длинный и тощий и черный, как ворона.
Ему стало чуть повеселей, потому что теперь раздавались разные звуки, пищали птицы. Несколько раз он заметил, как что-то порхнуло между стволами. Шелестели листья.
Кромка леса изгибалась, он пошел по ней, и скоро скрылись из виду трактор и ограда. Здесь пшеница росла гораздо гуще, она тянулась по склону – дальше, дальше и, насколько хватал глаз, вся была выедена по краям непонятными кругами. Что-то, что-то тут было. Мало ли что. Он не хотел ломать себе голову.
Небо стало светло-серое, как жемчуг, и туман большими клубьями висел над полем и загустевал к горизонту. Но солнце светило ярко. Он остановился, сбросил ранец и снял куртку. Она не лезла в ранец, пришлось вытащить моток веревки и ножик, отрезать кусок и привязать куртку. На это ушло время.
В общем он был доволен собой. Такой план составил и вот исполняет. Он приободрился, готов был идти и идти и одолевать всякие трудности, любые препятствия.
Он вообще-то ничем особенно не отличался, учился не очень хорошо. И не очень плохо, конечно. Он не был такой безусловно, ужасно плохой, чтоб его вечно поминали, как, например, Лика. Лику все сходило именно из-за дикой тупости. Лика дразнили, но им даже гордились – с Ликом не соскучишься, вот это да, обалдеть, как учится. Все о нем говорили с довольной ухмылкой. С ним носились. Киншоу – дело другое. У него все получалось ни плохо ни хорошо. Все вечно забывали, как его фамилия. В коридоре его подзывали пальцем, когда хотели за чем-нибудь послать. Его всегда за чем-нибудь посылали. В классе ему говорили: «Эй, ты...»
А теперь он был доволен собой, доволен, что как-никак дошел до Крутой чащи, доволен своим планом, и аккуратным ранцем, и своими припасами.
Ничего, все обойдется.
Но когда он снова завязывал ранец, он заметил бородавку у себя на среднем пальце. Раньше ее не было. У него все оборвалось внутри. Значит, так оно и вышло. Его ведь предупреждали.
У Бротон-Смита были бородавки, полно бородавок на коленках. Такие жуткие, что его послали к доктору.
Кейси сказал;
– Тебя колоть будут.
– В каждую горячую иглу всадят, это уж точно.
– Больно – жуть!
Бротон-Смит уставился, несчастный, на свои коленки. Это он всю ночь ревел, когда ему вырвали зуб. Фенвик стал над ним смеяться. В конце концов Гоф пошел за своим братом.
– Никакого доктора не надо, – он сказал. – Мой брат черную магию знает, он чего-то делает с бородавками, и они сходят.
Брат Гофа как-то перед ужином повел Бротон-Смита на второй этаж, в лабораторку пятого класса. Остальные стояли на лестнице, в темноте. Все молчали, и никто даже не решался подсматривать через стеклянную дверь. Они сбились в кучу, Киншоу запомнил, как они пахли все вместе. Было страшно. Мало ли что получится.
В конце концов с таинственной улыбкой вышел Бротон-Смит.
– Что он сделал?
– Ну как?
– Он колдовал?
– Черной магией нельзя заниматься, это страшный грех.
– Ты теперь умрешь.
– Да, теперь на тебе порча, честно, ты ночью умрешь.
– Давайте посмотрим.
Но Бротон-Смит вырвался от них в темноту и побежал вниз по каменным ступенькам. Прозвенел звонок.
Наутро бородавки сделались темно-бурыми. Бротон-Смит все вытаскивал коленку из-под парты – поглядеть. Вид у Бротон-Смита был перепуганный. Через два дня бородавки сошли. Он вытягивал ногу поверх одеяла, и все могли любоваться на сборчатую, без бородавок, коленку. Когда погасили свет, стали говорить о бородавках.
Кларки тогда сказал:
– Они на другого переходят. В том-то все и колдовство. Чтоб сошли, надо задумать кого-то, и они на него переходят.
– Кого?
– Все равно кого?
– Нет, кого не любишь.
Киншоу лежал и думал: на меня перейдут. Не миновать. Бротон-Смит его не любил. Он себя уговаривал, что это ерунда, но верь не верь, а у Бротон-Смита бородавки сошли, и наутро он все смотрел и смотрел на Киншоу.
Тут никуда не денешься.
Сейчас он долго разглядывал свою бородавку. Интересно, может, можно, чтоб она сделалась черная и на кого-то перешла? На Хупера? Может, попробовать? Но пока ему было страшно и противно.
Когда он нашел просвет впереди, в лесу, солнце светило вовсю, небо прояснело. Изгородь тут прерывалась, и деревья были другие, стояли во всем лесу своей группкой. Он решил, что это лиственницы. Солнце светило прямо на них, и он заглянул вглубь. Внизу рос папоротник, валялись кудрявые листики, а свет между веток цедился непонятно зеленый, как медная ярь или как дно морское. Хорошо, он подумал. Не страшно.
Он перенес одну ногу через ров и на мгновенье замер. Солнце грело ему спину, а впереди воздух холодил лицо. Росы было полно, джинсы у него совсем промокли.
Потом он прыгнул, зажмурился и быстро прошел вперед шагов десять. Когда он открыл глаза, он был в Крутой чаще.
Глава шестая
У Киншоу дух захватило. Лес весь шелестел, и листья шуршали как шелк у него над самой головой. Они были бледно-бледно-зеленые и на солнце почти прозрачные, он различал каждую жилку. Под ногами, среди ползучих стеблей, мелькали палые листья, ржавые и сухие сверху, а чуть поглубже сбитые в сырую прель.
Он наткнулся на поваленный ствол и сел на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57