Сказал я тебе, что ты дождешься? Я сто лет назад тебе сказал.
Киншоу ничего не почувствовал. Просто он всегда знал, а теперь вот случилось. Он дождался.
Он сказал:
– Ладно. Иди. Я занят.
– И нечего строить из себя, Киншоу.
– Заткнись.
– Теперь не отвертишься. Будешь моего папу слушаться. И меня.
– Заткнись.
– Только на кой мне сдалась эта дура, твоя мать, не хочу я ее, она мне не нужна, и ты не нужен. Ты дурак.
Слова били мимо Киншоу, стекали как с гуся вода. Пусть Хупер болтает, он как маленький болтает.
– Еще посмотришь!
Киншоу не ответил, не шелохнулся. Он понял, что Хуперу плохо, он злится. Он ведь с самого начала не хотел, чтоб они приезжали. Тогда еще записку ему написал. «Я не хотел, чтоб ты приехал». И вот хочет он – не хочет, а они останутся, его дом теперь будет их дом. Киншоу бы радоваться, что Хупер злится. Но нет, он ничего не чувствовал. Была только скука, скука.
Но потом уже, посреди ночи, он проснулся, и вспомнил, и понял, что все это – правда. Теперь всегда будет Хупер и мистер Хупер. Он заплакал. Он сидел, уткнувшись подбородком в коленки, раскачивался из стороны в сторону и плакал. Главное, этот дом, темные комнаты, старые вещи, ящики с мотыльками – теперь вечно ему сюда возвращаться. А у мамы в комнате будет мистер Хупер.
Но ему пока ничего не сказали. За завтраком, перед отъездом в Лондон, мистер Хупер переглядывался с мамой и шла речь о прогулке, о сюрпризе.
– Ну-с, – сказал мистер Хупер. – Приехали.
И поставил машину в ряд на слякотном поле.
– На сей раз вам ничего не грозит, мальчики. Свалиться со стены тут просто нельзя!
Киншоу смотрел в окно машины сквозь дождевые потоки. Он думал: «Господи, господи, сделай так, чтоб нам туда не ходить». Он знал, что идти придется. В горле застрял ком. Хупер следил за ним не отрываясь. Киншоу заметил, как у него в глазах сверкнуло злорадство. Он сразу догадался, он всегда обо всем сразу догадывался.
Миссис Хелина Киншоу шагнула в грязь и раскрыла зонтик.
– Ну-ка, Чарльз, беги, миленький, живей! Ах, какие лужи! Зачем нам всем мокнуть? А я уж пойду сзади с мистером Хупером и помогу бедному Эдмунду.
Он шел медленно, несмотря на дождь. Он думал: хуже этого нег ничего на свете, ничего, и как же они-то не понимают, как же они не понимают? Он отдал бы что угодно, лишь бы туда не идти, лишь бы убежать. Сзади, пробираясь по лужам, миссис Киншоу говорила:
– Когда Чарльз был совсем малыш, он немножечко боялся. Но теперь-то, ясно, с этим покончено и мы чудно развлечемся. И пускай льет как из ведра!
Он жмурился, но это даже хуже, потому что тогда все воображаешь, и все проворачивается у тебя в голове, и звуки делаются громче, а запахи яснее.
Мистер Хупер купил самые дорогие билеты на самые лучшие места, близко к арене. Киншоу посмотрел во тьму под куполом, где вяло и тихо болтались веревки и лестницы, а потом опустил взгляд ниже, ниже – на мельтешащие ряды белых лиц, напряженных глаз. Он изо всех сил вцепился в ручки кресла. Мне не выйти, не выйти, не выйти... Сейчас все на нас свалится, и будет куча-мала, и ничего не поделаешь. Он уже представлял себе, как вздувается, трещит, обрушивается парусина, и тела валятся одно на другое, и его давят.
Запах он помнил, пахло мокрой духотой, холстом и опилками, жаром дуговых ламп и навозом, и звуки были те же, они били по голове, по ушам, по зажмуренным глазам – щелк бича, барабанный грохот, и страшный вой, и топот танцующих животных. И это шло и длилось, и вокруг хохотали и хохотали.
– Чарльз, ну что с тобой, детка? Бери, да ты что? Спишь? Ну, бери же...
Мама наклонилась к нему, жарко шептала в ухо, и он открыл глаза прямо на белое, блестящее лицо клоуна у края арены, совсем рядом. На лице кожурой лежала белая краска и сверкала от пота, и багровый, огромный рот разевался и захлопывался, как у черной вороны, а глаза глядели ему в глаза. Клоун совал ему желтый шар с мягкими резиновыми ушами. А в конце ряда сидел Хупер, он все видел и усмехался. Потом клоун ушел, и принесли стальные туннели для львов, и Киншоу чуть не заорал, не запросился вон отсюда, и замер, и стал ждать, когда разъяренные, твари бросятся на человека, сунутого к ним в клетку, и поднимется рев, от которого лопается голова.
В антракте мистер Хупер купил им разноцветное мороженое, а миссис Хелине Киншоу шоколадку.
– Ой, и я-то как маленькая! Вот это угощенье!
Киншоу сидел с ней рядом и ждал выхода добрых, тяжелых слонов, а когда они появились, чуть не заплакал из-за их покорных глаз и шапочек в кистях, которые на них напялили... Он держал в левой руке недоеденное мороженое, и на сиденье и на пол лилась сладкая липкая тягучка.
Это все ради мальчиков, думал мистер Джозеф Хупер, скучливо ерзая в неудобном кресле. Но когда, послушно вытянул голову – посмотреть на прыжки четырех летунов, – он заметил, как тела девушек искрятся в атласе и выгибаются и как у них раздвигаются ноги. Он протянул руку и погладил шелковое колено миссис Хелины Киншоу.
В толчее крытого туннеля, на выходе из шатра, Киншоу ужасно вырвало.
– Ты бы хоть сказал, Чарльз, хоть бы сказал или уж потерпел минуточку.
На воле, под холодным дождем, он подумал: «Господи, господи, ну, пронесло-проехало» – и встал, и его всего затрясло.
– Я была у миссис Филдинг.
Киншоу в ужасе на нее уставился. Он не хотел этому верить.
– Мы, конечно, и раньше встречались с ней в поселке, а тут уж я зашла на ферму и представилась.
Он стоял в дверях кухни, бледный. Мама вынимала пакеты из сумки.
– Ну зачем ты пошла? Зачем!
– Не разговаривай со мной в таком тоне, детка, я сто раз тебя просила. Я же это ради тебя. Я решила на той неделе пригласить Энтони на чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57