Когда сноха приходила вечером с работы, она принималась готовить в кухоньке обед. Но там было ужас как тесно, и она говорила свекрови, чтобы та ушла в комнату, не стояла перед нею. И так было со всем, все привычки Сальме ставились под сомнение. Сноха запрещала ей подглядывать в щелку двери, когда кто-то шел по коридору, и говорила, что деревенские привычки не для города. В окно глядеть разрешалось, но через тонкую тюлевую гардину. Однако сноха не спрашивала Сальме, что она могла углядеть интересного с такой высоты,— ничего, кроме стены соседнего дома. Из окна напротив тоже выглядывала седоволосая старуха, а этажом ниже какая-то полная женщина выбивала пыль из желто-бурого ковра. Это и было днем, когда молодые на работе, все ее общество. И голуби тоже, разумеется. Сальме иногда бросала им на балкон крошки хлеба. Но и такое общение сноха пресекала в корне: нельзя приучать к балкону голубей, а то с ними забот не оберешься. Все-то сноха замечала и брала под присмотр. Когда Сальме захотела вопреки решению снохи менять нательное белье только раз в неделю, не два раза, сноха снова тут как тут: где грязная сорочка? Сорочка не могла оказаться в корзине, раз была на Сальме. Сальме пыталась, правда, спорить, что стирать сорочку два раза в неделю — это чересчур, но сноха сказала, что для прачечной это вовсе не чересчур, что, если слишком долго носить сорочку, от нее пахнет потом. Но как могла Сальме верить прачечной, неизвестно же, кипятят они там белье или не кипятят. Когда же Сальме сама принялась кипятить белье, сноха велела прекратить: воняет, мол, на всю квартиру.
Иногда по вечерам она жаловалась снохе на скуку. Хотя та и советовала заняться вязанием или чтением. Примерно как Хильдегард. «Не стану я больше надрываться, весь век свой трудилась. Губить свои глаза, очень мне надо!» Сноха только пожала плечами: Сальме, как она заметила, вдевала без очков нитку в иголку... Порой Сальме жаловалась на плохое здоровье, вздыхала и охала, сноха пробовала ее пульс и выслушивала сердце, однако все было в порядке. «Скучаешь — вот твоя болезнь»,— говорила сноха и снова советовала читать или вязать.
Даже здесь, дома, возле плиты, Сальме казалось, будто сноха все время подсматривает за ней, как она себя чувствует и что делает. «Свой дом — свой закон, хочу — встану, хочу — лягу, никому до этого дела нет»,— сердито бормотала она, как будто сноха стояла у нее за спиной. Бормотала и шевелила руками, однако же никак не могла избавиться от странного чувства, что сноха где-то здесь, рядом. Да и в самом деле, не сноха ли нашла причину ее хворей, пониженное давление, и, чтобы избавить от недуга, посоветовала пить крепкий кофе.
Сальме встала с табуретки и поспешила к столу.
«Как же это моя сношенька этак сильно простудилась помаленьку поправляется здоровье стало получше аппетит хороший каждый день хожу гуляю порой захожу в лавку купила в лавке пачку настоящего кофе варю его твой кофе который ты из Таллина прислала кончился».
На этом месте Сальме остановилась.
О чем еще писать? Чего же нового было в Кивиру? Никто не родился и никто не умер, никто не сгорел спьяну, никому не заехали топором в голову.
Для Сальме самым важным было ее собственное здоровье. Здоровье — это была главная тема ее разговоров, пища для раздумий ночью и днем, летом и зимой; наверное, и снохе было интересно слушать или читать об этом, раз она была врач. Только не сыну, инженеру, для него ничего интересного в письме матери не было. Письмо почти целиком было для снохи, хоть вначале она и написала: «Здрасьте сынок и сношенька!»
Да, что она хотела спросить у снохи? Ах да, сколько класть этого незнакомого кофе на кружку: полную ложку, полторы или целых три? Но как это выразить в письме, чтобы сноха сразу все поняла?
Когда она ломала над этим голову, внезапно пришла новая мысль: что толку спрашивать об этом в письме, нужна по крайней мере неделя, чтобы письмо ее дошло до снохи и сноха ответила ей. Неужели это время она должна обходиться без кофе и пусть кружится голова?
Она отодвинула лист бумаги и встала из-за стола. Не отрываясь смотрела Сальме на часы, хотя толку от этого не было никакого. Время, когда надо было пить кофе, давно прошло; сноха говорила, что кофе надо пить каждый день, за завтраком, тогда она будет чувствовать себя целый день здоровой и крепкой. Она села на табуретку и замерла, пытаясь почувствовать — не сказалось ли уже то, что она сегодня не пила кофе. Но голова была свежая.
Голова была свежая, и на ум Сальме пришла другая мысль: в адулаской лавке, возможно, есть кофейные зерна и в этот час лавка наверняка открыта, если только не на учете.
Картошка еще не разварилась, когда она слила воду. Сальме не захотела даже есть и собралась идти: в который раз уже сегодня взяла с вешалки пальто и сняла с него простыню. Перед тем как выйти, Сальме достала из ящика, что под кроватью, тусклый осколок зеркала и посмотрела в него. Своим видом она осталась довольна, только надо было состричь два- три волоска на подбородке. Она стала искать ножницы, нашла их в ящике из-под мин. Волоски эти росли у нее на подбородке еще с тех пор, когда она была девушка, два подлиннее и один короткий, завитушкой. Она воевала с ними всю жизнь, ну не то чтобы воевала, а подрезала каждую неделю, но они быстро отрастали. Эти волоски вынуждали ее считать себя некрасивой. В зеркале смотрели на нее серо-голубые недоверчивые глаза, беззубый, ввалившийся рот, длинный нос и бородавка на подбородке. Нет, Сальме вовсе не была высокого мнения о своей внешности, даже в молодости не была.
«Ишь ты»,— пробормотала она и, стыдливо улыбаясь, спрятала зеркальце;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22