она редко пользовалась им.
Второй раз за этот день в печь плеснули холодной воды; брикет, шипя, затух. Только на этот раз не пришла Хильдегард и не принялась честить соседку: Хильдегард, видимо, была в телятнике.
Затем началась вся эта процедура с ключом, хотя Сальме и не считала, что такой замок спасет от вора. Как-то однажды у нее пропали три рубля, лежавшие в ящике из-под мин. Сальме не знала, на кого и подумать, но, когда у них с женой Орешкина зашел разговор, Серафима сказала, что это наверняка дело девчонки Налимова. Налимовы жили наверху, в мансарде особняка, и в дни получки потолок колыхался от танцев до полуночи. Только сам Орешкин, у которого после работы был крепкий сон, мог спать в этом содоме.
Пока Сальме возилась с ключом и застегивала пуговицы пальто, ее вдруг озарила неведомо откуда явившаяся мысль: «Живу как на седьмом небе, все как надо». И она сочла эту фразу столь удачной для письма снохе, что даже не поленилась расстегнуть пальто, отпереть дверь и вернуться в комнату, только бы вставить в письмо эти необыкновенные слова; Сальме, правда, как обычно, не поставила знаков препинания. Фраза заняла полторы строки, и она, опираясь на палку, думала, что, если ей снова придет в голову подобная мысль,
листок бумаги будет заполнен и письмо написано. Конечно же она вставит в него и свой вопрос о купленном кофе, не может ведь она выбросить покупку в помойное ведро. Все должно быть известно, со здоровьем шутки плохи.
«На седьмом небе!» — засмеялась она, идя в сторону адулаской лавки. Эта мысль радовала ее всю дорогу. Да и в самом деле: чем плоха ее жизнь?! Она получает пенсию, правда небольшую, но Сальме привыкла жить скромно; у нее отдельная комнатка с плитой, да и на здоровье жаловаться грех. «Проживешь ты, по крайней мере, до восьмидесяти, — сказала на крещение сноха,— выглядишь хорошо, позавидовать можно. Если бы мы все в городе так выглядели!» Сальме понимала, что сноха преувеличивает, но ей все-таки было приятно слышать это.
Между тем поднялся ветер. Вьюга гнала пылинки серого, как зола, снега. Сальме прошла мимо Мастерской и повернула на пастбище. В лицо бил северо-западный ветер, щеки горели от жестких снежинок, глаза слезились, но ради здоровья можно перенести все.
ПРОДЕЛКИ УСАЧА
Сальме вспомнился странный сон, который она видела не так давно.
Ей приснился негус. Сперва она не знала, кто этот смуглый человек, но кто-то вдруг произнес: «Гляди, негус выходит из машины!» Только тут узнала Сальме, кто это восседает за спиной шофера в черном автомобиле.
И еще кто-то невидимый прошептал на ухо Сальме:
— Негус приехал на свадьбу.
Сальме все еще ничего не поняла, и этот невидимый сказал:
— На свою свадьбу. Он женится на Мерле.
Теперь и Сальме стало ясно, зачем этот черный человек приехал в Кивиру. Приехал издалека искать себе невесту, и неизвестно, кто направил его стопы в здешние края. И казалось вроде бы, что он понимает по-эстонски, во всяком случае он сказал шоферу на чистом эстонском языке «спасибо!» — когда тот выскочил из машины и открыл дверцу высокому гостю.
Затем этот необыкновенный человек забренчал шпорами, и появились два неизвестных черных человека и провели негуса в совхозную контору — там должна была состояться регистрация брака.
Сальме никому не рассказывала о своем сне, только думала и гадала, что бы это должно означать. Может быть, стоило написать снохе; она, человек образованный, снам не верила, но, пожалуй бы, посмеялась. Вот ведь какие сны снятся свекрови! Вообще-то надо бы написать ей и о завтрашней свадьбе и о том, что невеста накануне свадьбы стоит за прилавком, будто ей никакого дела нет до предстоящего торжества. Да, работа и работа первым делом, случись хоть свадьба, хоть смерть. А ежели подойти так, то это современная невеста; о чем ей еще хлопотать и что готовить, приданого у нее все равно нет. Что ей, продавщице, все приданое ее лежит вокруг на полках, знай бери что пожелаешь! Ни ткать, ни прясть не надо, приедет негус, только расписаться — и все в порядке, зарегистрированы.
Адулаская лавка была у шоссе, в желтом доме, много раз перестраивавшемся и перекрашивавшемся. Сюда то и дело заходили люди, проезжавшие по шоссе. От Кивиру до лавки было не так уж и далеко, пройдешь пастбище и магистральную канаву — и ты в Адуле.
Сальме стояла на краю канавы, не решаясь ступить на мостки. Мостки вроде жидкие, удержат ли? Вдруг обвалятся или сама она поскользнется и упадет в глубокую канаву, сломает руку или ногу, чирикай тогда, жди, когда срастутся кости, и срастутся ли вообще...
Она поразмышляла еще немного и пошла вдоль канавы к шоссе. На шоссе был аккуратно выстроенный мост. «Стану я еще грохать по этим мосткам»,— пробормотала она.
Пригнувшись, с длинной палкой от метлы в руке брела она торопливым шагом к шоссе и дальше, к Адуле. Ветер рисовал узоры на снегу, круги и волны, солнца не было, небо подернула мгла, был февраль, дни стали светлее и длиннее.
В лавке было несколько человек. Когда Сальме вошла, продавец, которого прозвали за его густые черные усы Усачом, как раз отмерял одной женщине кусок ткани, все прочие тихо разговаривали между собой. Сальме встала в очередь, вытащила откуда-то из-под пальто пеструю ситцевую тряпицу, которая заменяла ей носовой платок, и высморкалась.
Усач был похож на гусара, прядь черных волос спадала на глаза, нос был прямой, и конечно же усы, густые черные усы наползали на рот. Хотя выглядел он серьезным, все же казалось, что то и дело усмехался про себя. Все считали его хитрецом и затейником, хотя никто никогда не видел и не слышал, чтобы Усач хитрил или затевал что-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22