Он сам походил на облако и мог быть облаком. У него были живые, широко раскрытые глаза, красные от напряжения.
- Надо же такое, Абрам Яковлевич и войну прошел, и жену Мирру потерял, а все еще цепляется за жизнь, - говорили те, что стояли внизу и на балконах.
Было непонятно, как облако боится упасть. Ну, пусть старик, пусть инвалид, но все-таки ведь облако?!
- Наверное, пенсию хочет у вас получать, - острили внизу.
Из глаз старика капнула слеза. Вообще на небе прибавилось облаков. Старик исчез. Пошел дождь. Странно, дождик был солоноватый. И когда люди стали расходиться, многим хотелось что-то удержать и с чем-то не расставаться.
Ласточка-береговушка
Река неширокая, с быстрым течением которой я пытался справиться в детстве, преодолевая сопротивление воды, я плыл к высокому темному берегу, где виднелись две рогатые коряги, а за рекой - поле цветущего картофеля с розовыми и белыми цветами, это сохранилось в моей памяти, а я мечтал, что когда вырасту, то обязательно доплыву до торчащих из воды у высокого темного берега коряг, - вот так всегда я жил между прошлым и мечтою о будущем, не понимая, что я просто ласточка-береговушка, с радостью полета, стремительно-бесконечной и короткой жизнью.
Дырявый карман
Наблюдательность разрослась с годами у Хомякова. Его глаз выхватывал все необычное: зазубрины в крюке, насмерть вбитом в торцовую стену дома напротив контейнера с мусором.
Однажды ему рассказали анекдот, как человек потерял сон в дырявом кармане.
Хомяков увидел этот карман. Огромный. Ног, куртки, ничего как бы не было - только карман.
- Ну, - услышал Хомяков.
- Сейчас, только побреюсь.
- Ну, - опять услышал Хомяков.
И тогда, цепляясь за какие-то выступы, полез вверх. При этом он думал: "Нелепая жизнь. Бесследно пропасть в чужом дырявом кармане".
Нет
Крюков смотрел собеседнику в глаза. Глаза цвета скошенной задыхающейся травы, истоптанной копытами коров, лениво жующих траву.
И говорил так же, как жующая корова, лениво:
- Вот вы глядите, что-то видите... Ну хотя бы деревья, дома, небо, кладбище, смерть. Это все не то. Не само действие. Вам нужна трагедия? Но ее нет. Трагедии нет. Так что вот.
И еще раз повторил:
- Нет. Трагедии нет.
ВВЕРХ ЗА ТИШИНОЙ
БЕСКОНЕЧНОСТЬ
Натяжение минут ослабло, он почувствовал, как прыгающая память выхватывала край буфета, испуганное лицо матери, подтяжки отца, резкий крик не то вороны, не то кошки, разбитую рюмку на полу, грохот упавшей картины в золоченой раме. На картине были изображены часть берега в море с заходящим солнцем. Это он не видел, а знал. Да, еще он наступил на что-то мягкое, кажется, подушку, - но уже не думал, - двери распахнулись, на него надвинулась бесконечность. Он подставил ей руки, лицо, глаза - всего себя... Выбежал на улицу. Он чувствовал бесконечность в каждой частичке своего тела... Да мы, собственно, и есть частичка, пылинка бесконечности...
- Погоди... Стой... Ну куда тебя... Ты кто?
- Я... я, - задыхаясь, говорил он тем двоим, остановившим его, - я... сейчас отдышусь... Я являюсь частью, может, неформальной частичкой бесконечности или, для понятности, космоса...
- А куда тебя несет?
- Ну просто, когда я осознал во всей безмерности...
Подошел третий.
- Чего тут?
- Да вот.
- А-а.
Тот, первый, который задавал вопросы, опять спросил:
- Ты еврей?
- Нет.
- Ну-ка покажи руки... Глядите... Ни одного мозоля.
- Пусть штаны снимет, - сказал подошедший третий.
- Да чего там... И так видно.
- Нет, я не еврей. Но прекрасны кедры ливанские.
Тот первый ударил его в лицо. И он упал. Они начали бить его ногами.
- Смотри, бьют человека, - сказала проходившая мимо девушка своему спутнику.
- Идем отсюда, - дернул ее юноша.
- Бьют человека, - повторила девушка.
- Идем... идем...
- Прекрасны кедры ливанские, - повторил он.
Бесконечность стремительно на него надвигалась, но он не уменьшался, а расширялся.
- Прекрасны кедры ливанские, - повторил он отрешенно, не видя, что в городе уже идет избиение, что горят дома, что мать его убита в кровати, а отец лежит лицом на полу, рядом с картиной. А он сам превратился в бесконечность. От земного времени он сохранил только свою единственную последнюю фразу:
"Прекрасны кедры ливанские".
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Размундированный голос отставного полковника тихо опустился на каменный пол ванной:
- Ну, чего, старик?
Он посмотрел на себя в зеркало. Танк с развороченной правой гусеницей и опущенным стволом пушки глянул на него.
- Ну, чего, старик? - переспросил полковник. - Сегодня будем закусывать? Эта колбаса мне вот тут, - и полковник провел по горлу. Картошка у нас есть, можно бы солененьких купить, свеколки. Борщок бы соорудить. Возиться неохота.
Зеленые глаза танка грустно поглядели на полковника.
- Никаких проблем, сэр, - полковник широко зевнул. - Телевизор только починю. Сам, между прочим.
Полковник обрывком взгляда скользнул по циферблату часов, и безгубо в сознании: "23 часа 27 минут". Старые часы ни разу его не подвели. На них он всегда мог, как на друга, - вместе и в воде, и в огне, часы с вделанным компасом.
Его рука действовала автоматом, пальцы нащупали пазуху чашечки для бритья, выдавили туда крем. Он открыл кран ванной и отключился.
- Кронпринц предпочитал бриться вечером, - бормотал он. - Кронпринц предпочитал, - сделал долгую паузу, - прожить остаток дней особнячком в особнячке.
Лицо полковника скрыла пена.
- Но двуликим Янусом мы с кронпринцем - никогда. Чтобы этим Янусом это уж точно, сэр.
Лезвие безопасной бритвы легко и неоскорбительно убирало мыльную пену. Новорожденно выпрастывались острые черные усы без единой сединки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66