Чего натворила? Кому поверила? Кому?!
Васта Трубкина. Поверила. Своих детей нет - и этих нету. В лесу в ямке лежат. У Гришечки головка промнута. Валечка за волосы к березе привязана показнена. А девочку Агуркину - штыком кололи. Сквозь мать, сквозь Агурку, штыком девочку доставали. О-о-о! Христа распинали - их распинали...
Семен Ребятников. Головушка горькая.
Иван Авдеенок. Партизаны, что ли? На партизанов грешат.
Михаил Суков. Да, держи. Жиганы немецкие, шавулисты, вот что.
Клава. Если свету конец, я говорю ЕМУ: "Погляди на меня. Погляди!" Нет. Ему Васта... к ней ОН тянется.
Семен Ребятников. Что день - наезжают и трясут. Намудровали над нашей деревней, ох и намудровали.
Нюра Шевайтийская. Одна дорожка от нас - и та заросла мелким березничком. Нету нам ходу.
Васта Трубкина. Онемели в доме все четыре мои угольника. И слез нет. Все так и высушило.
Михаил Суков запевает тихонечко. Э-э-э-э-эх! О-о-о-о-о-о-о! Эх!
Э-э-э-э-э-э-э-э-эх!
Ох-хо! О-о-о-о-о-о-о! Ох-о-о! О-о!
Раздается детский крик, не плач, а крик.
Нюра Шевайтийская. Ваня, что ль, зовет?
Васта Трубкина. Ванечка. Я ему под стенку ямку вырыла. Постелила и положила. Овшивел чегой-то. Я сверху овечку поставила. Открою ему доску, переодену, потрясу одежу... Уж недельку как лежит.
Нюра Шевайтийская. И чегой-то на тебя так?
Васта Трубкина. Ой, не говори, как пристегнуло меня горе! О-о!
Еремей Лысов. Ты бы, Васта, собиралась. Как звали - чего медлишь? А то, гляди, ОН сам привалит - хуже будет.
Клава запевает. И даже притоптывает: Пойду-выйду на крылечко-о!
Взвеселись, мое сердечко, - ох!
Семен Ребятников. Иди, девка, взворохнись. Дивно будет. Да, Вастушка, собирайся. Может, укроет нас, воззовет к Богу Всевышнему.
Васта Трубкина. Сейчас, сейчас... душно мне. Посреди родного дома, а не вздохну. Уходит за перегородку.
Клава, поднявшись, идет на середину. Ишь, полетела. Небось, охота перышки-то распутлять.
Семен Ребятников. Помолчи, Клавка, не смущай народ. Поднакатишься так и до желтого песочку.
Клава. Сам, старик, молчи. Я хоть пьяная, да знаю. И все вы знаете. Знаете ведь. А боитесь сказать. А ты думал меня желтым песком стращать, да? Бросается к Михаилу Сукову. Скажи, Миша, ведь знаешь?! Знаешь!
Михаил Суков. Ну, ушам знаю, а глазам не видел.
Клава. Всем вам стрехнуться охота.
Нюра Шевайтийская. Ох, Клавка, нету тебе покою. На тебя и глядеть грех.
Клава кидается к Нюре. А чего мне молчать? Чего мягко стлать, когда не с кем спать?! Васта, думаешь, святая? Куда глаза-то уводишь? Она с ним давно хороводит. Кричит. И при Минке, что... не знали?! Извратилась святая. А я-то грешная. Он ее еще обрюхатит...
Семен Ребятников. Чего намелила? Жернова тяжелые чего крутить? Зачем языком жечь бреховину?
Клава. Да все вы знаете. Кричит. При Минке, при Минке...
Семен Ребятников. Не мели... чего не было - того не было!
Клава хохочет. Ты пень, пень безглазый.
Семен Ребятников. Господи Иисусе, помилуй.
Клава. Ах ты старый! Смеется. Помолись, может, и полегчает. Только кому мне молиться? Ты скажи, кому молиться? Может, и я помолюсь. Да тут малость заартачка выйдет. Я молодость свою по работе распихала. Я еще когда девичилась, так день-ночь - с коровами. Наломаешься и уснешь с коровами вместе. Ныне-то война. Война припустилась бодать, а мне и не боязно. Что немцы, что шавулисты - неужто они по-другому исделаны? Мое дело еще молодое. Я и клевер в голодуху ела, а теперь-то охота шоколаду. Чего, старик, головой качашь?
Семен Ребятников. Мое дело - сторона. Соленое поешь и чай попьешь.
Клава. Вы все как тараканы по углам. А я - вот она. Вам платить - чем? А у меня вона, вся плата со мной. Иди, иди, немец. Я вьюнком вкруг березки обовьюсь, черны зернышки осыплю.
За стенкой слышатся собачий лай, выстрелы. Визг умирающей собаки. Шум. В избе все замерли.
Семен Ребятников. Чего это?
Иван Авдеенок. Хэ! Опять полицаи, что ли? Глянь, братаня, ты у двери. Как бы худо не было.
Федосей Авдеенок. Чего глядеть. Все одно - придут, дак увидим.
Михаил Суков встает. Ну, мне больше всех надо. Выходит. Все ждут. Издалека слышится музыка. Михаил Суков возвращается, молча садится.
Семен Ребятников. Чего, Миш, там?
Михаил Суков. Полицаи. Много. Велят к окну не соваться.
Семен Ребятников. О-о! Значит, опять сечь станут.
Григорий Шевайтийский. Так я уж высечен. Федосей, нас же секли? Сколько прошло-то? Недавно как и секли.
Семен Ребятников. Тебе всё недавно. Рожь еще не собралась цвесть, как вас секли.
Федосей Авдеенок. Да, это верно.
Семен Ребятников. Ну, теперь, коль приехали полицаи сторожевать, значит, бить станут. Бить - вот что.
Григорий Шевайтийский. Так я ж битый. Нюра! Я ж битый, это ты, старик, тогда увернулся.
Семен Ребятников. Дурак, я за вас же хлопотал.
Григорий Шевайтийский. Э-эх!
Семен Ребятников. Ты рукой-то не махай! Как деревню окружили и погнали вас в овраг, я детей собирать. Я всех детей взял - и в контору. А капитан уж на лошади, собрался ехать, глядеть, как вас будут экзекуровать. Я к нему: господин начальник! А рядом Зубров на лошади. Спрашивает: "Чего тебе?". А я опять: "Господин начальник!" Он с лошади слез. Я говорю: "Господин начальник, у нас одиннадцать человек семьи". А он мне папироску. А я говорю: "Не курю перед смертью. Смерть, говорю, страшна". Он на Зуброва глядит. А я говорю: "Спросите хотя Зуброва, деревня наша тихая, которые в партизаны ушоци, дак мы не слыхали. Зря обижаете". А Зубров глаза выкатил и лошадью на меня: "Смотри, Ребятников, какую тревогу дал. Зачем в такие большие двери постучался? Зачем постучался?!" И лошадью на меня. И на детей... и на меня... на детей...
Федосей Авдеенок. А моему сыну тогда плечо пробило, так ОН, как собака, зализал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66