"Хелло, мальчики!", и, конечно же, там небо красное от тысячи тысяч светильников. Но разве это все для нас? Разве это тот тайный, наш душевный "paradiso"? Капитан, поверни в Вифлеем, в древний Вифлеем, туда стремится мое сердце.
Так Игорь-Годик проложил наш новый курс. И мы сразу приняли его слова, поверили:
- Вифлеем! Вифлеем!
Но в крике нашем было больше от лихости, чем от души.
- А я давно знал, - сказал гном Жорик, - предчувствовал, - и он потянулся к англичанину, который, казалось, внимательно слушал. - Тринкен быстрей. И давай стакан. Понимаешь, друг, мы плывем в Вифлеем.
- Лево 70, право 60, так держать, - уже командовал невидимому рулевому наш капитан. И в машину:
- Полный. Самый полный...
Раздался треск...
- Стоп! - крикнул Нил.
Машина заглохла, но кругом рушились переборки, железо...
- Впоролись, - завопил гном Жорик. - Спасайте женщин, детей и англичанина!
Зина кинулась к телефону, подняла трубку, произнесла тихо:
- Молчит. Как же там Витька? - И она посмотрела на нас жалостливо.
- Ребята, - заторопил Жорик. Он особенно стал суетлив, почувствовал, что может, наконец, капитанствовать, - соединимся в едином порыве, чтоб ничего не пропало в результате катастрофы. Ваше здоровье!
- Не поднимай волны, - приказал Нил.
- А я-то что? - обиделся гном. - Но вот как англичанин, как международная конвенция по сохранению вида...
Рушились - но вне нас, вокруг, - обшивка, переборки в днище, деревянные и железные настилы, обнажились шпангоуты, крепящие бимсы, а в пустоты врывались трава, мелкие белые цветы дудника, облепленного мухами, запахло полынью и особо ароматным, пряным ирным корнем, которым, как я помнил по детству, на троицу вместе с березовыми ветками украшали стены комнаты, и, конечно же, одуванчики, кусты малины, орешника, а вместе с ними предельная тишина... жизненная, бесконечно спокойная. Я уже не видел, а слышал, как скрипел в огородах коростель, а в соснах на угоре раздавался тонкий писк летучих мышей...
Стало быстро темнеть. И я зажег керосиновую лампу. Но тот момент, когда Лешка взял гитару, упустил.
Над небом голубым
Есть город золотой
С высокими воротами
С прозрачною стеной...
Звуки падали в тишину, растворяясь в ней, хрипловатый голос Лешки сорвал печать - и наши души легко вошли в библейский сад. Все там было так, как и должно было быть извечно: огнегривый лев и вол, исполненный очей, и золотой орел небесный...
И Лешка шепнул: кто светел, тот и свят.
Мы молчали, мы еще долго молчали. Я подумал, что, может быть, мы уже приплыли в Вифлеем, и мне надо скорее писать, взять кисть и писать: другого времени уже не будет.
- Смотрите, песик! - крикнула Наташка. Мы увидели, как сквозь кусты к нам продралась белая в желтых пятнах длинноволосая собачонка с закрученным пушистым хвостиком.
- Табачка! Табачка! - зашепелявила Наташка, протягивая к ней руку.
- Пошли, - сказал Нил. - Здесь все, пошли.
Наши сборы заняли какую-нибудь минуту - взять стакан, Мишкину сумку с еще полными пузырями. Я задержался немного, укладывая этюдник, погасил лампу.
Когда мы пролезали сквозь пролом, я шел за Лешкой, которого обнимала Оля. Он оглянулся, сказал мне, а не Оле:
- Никакого ада нет. Адского неугасимого огня, мучений - Господь не позволит.
Вот кому я поверил.
Мы выбрались наружу. Было темновато, но все же на воле светлее, в небе нагустилась круглая, еще белая луна, похожая на кусочек оторвавшегося облачка.
Нет, мы не ушли далеко. Зина сказала - она хочет купаться, причем голой.
Вписываясь в ритмику дальнего берега, неба, прекрасно гляделась стройная высокая фигура Зинки. Она умело нырнула в воду - и вот уже в середине неширокой, по-деревенски гостеприимной Таруски послышался ее смех.
Оля не выдержала, разделась и медленно пошла в воду. У нее русалочьи волосы, и в моей затуманенной голове они переплелись с прибрежной осокой...
Я посмотрел на Лешку, казалось, он ничего не заметил - отложив гитару, он пересыпал в руках песок... Я подумал, что сейчас мне никто не помешает, и во мне еще звучали его слова: "кто светел, тот и свят..." Да, нет адского пламени, а есть извечный внутренний свет, проходящий сквозь человека в бесконечность...
Тихо, чтоб ему не помешать, я открыл этюдник. И твердо уже знал, что мой звучащий внутренней силой мазок наполнится дымкой - sfumato1, как у Леонардо да Винчи, - подумал я.
- Леша, - окликнул я его.
Он повернул голову. Я увидел на глазах у него два дубовых листка. Откуда? И дуба здесь нет... Но тут же мой взор притянули останки нашего корабля. Он уже совершенно зарос кустарником, но на месте флагштока победно поднимался молоденький дубок...
Из воды вылезли Зина и Оля... Обтираясь одеждой. Зина близко подошла к Нилу.
- Хочу от тебя ребенка. У меня уже есть Витька, будет еще. Может быть, девочка. Ну что ты нашел в этой корове? - она показала на Наташку.
Из травы возник гном Жорик:
- Ребята, мы теряем драгоценное время. Надо согреться. Доберем, а Михайло сходит в деревню за самогонкой.
Наши случайные девочки-попутчицы куда-то испарились, остались только свои, исконные...
Годик помахал нам рукой, позвал. На ладони у него лежал гладко обкатанный черный с белыми прожилками камушек. Зина отжимала волосы, трясла головой, прыгала на одной ноге: в ее ухо попала вода. Англичанин взял камушек с ладони Годика и стал внимательно его рассматривать, даже очки снял, близко поднес к лицу.
- Ну, пора, - сказал Нил. - Поехали, ребята.
Мы сидели на берегу реки. Пахло сыростью, картофельной ботвой с огородов, летали голубые стрекозы, трещали кузнечики.
Мы молча передавали друг другу стакан. Слышно было, как в Таруске играет рыба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66