Лиза и ее подруга Шура Васильева, и пожилая Екатерина Иванова взялись мыть, готовить комнаты во дворце... Мы свозили туда кровати... И вот наступил торжественный момент, я привожу первых стариков. Идем по белой мраморной лестнице, Лиза распахивает высокую дверь комнаты. По стенам ценнейшие гобелены. Старики идут как в тумане... Наших шагов не слышно. Женщины расстелили ковры... Испуганные роскошью, старики взялись за руки, я слышу шорох их сердец. Я вижу на глазах Лизы слезы. Сам едва могу сдержаться...
Правда, спустя уже несколько дней мои действия характеризовались как самоуправство, когда "под маской наигранной сентиментальности я пытался спрятать свое белогвардейское нутро". Помещение, нужное для всех трудящихся, было приказано очистить. Стариков оттуда увезли, но этого я уже не мог видеть. В город прибыла тройка по борьбе с контрреволюцией. За мной приехали сразу два экипажа. В первый сел руководитель тройки Шерстнев-Гурейко, а во второй - я. Там мне пришлось смотреть на сидящих напротив двух матросов с направленным на меня оружием.
Повезли по Набережной в нижний дворец эмира Бухарского, посадили в подвал, набитый людьми. Как видите, - усмехнулся Николаев, - я опять попал во дворец...
Был уже вечер, когда я приплыл к мосту. На правом, высоком берегу виделись избы. Я подогнал лодку к этому берегу. Шатаясь, вылез и оттащил ее подальше от реки. Миша Силинский должен был меня ждать со своим "КАМАЗом".
- Миша! Михаил! - закричал я. Прислушался. Никто не ответил.
Только тут я снова почувствовал, как мне плохо. Меня мутило, и кружилась голова.
- Почему же Мишка не идет ко мне? - бормотал я. - Он должен бы меня заметить еще на реке.
Я сполз на землю, потом поднялся, цепляясь за куст. Сейчас стошнит... Хотя чего? Я мог свободно блевать - какие тут паркеты? Ничего нет. И меня вывернуло, но не сильно. Полегчало.
Я выбрался на берег, туда, где стояла крайняя изба, окнами к реке...
- Эй, кто тут есть? Хозяин!
Я хотел заглянуть в окно - здесь избы были не такие высокие, как в Селении. Да подумал: ладно, зайду, спрошу пообстоятельнее про Мишку Силинского, может, знают, приходила ли машина из Озерок. И с этой мыслью, совсем добитый усталостью - шестьдесят ли километров, а то и больше прошел по реке, перед глазами рябила вода, - я дернул за скобу.
И когда открыл - остановился: на столе стоял гроб. И горела большая свеча. Сколько-то старух в черном и еще ребятишки сидели по лавкам вдоль стен. А около гроба на табуретке девочка лет четырнадцати склонилась над книгой, громко читала. Я вошел. Никто не поворотился ко мне. В гробу лежал мужчина.
- "Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово, - читала девочка, - умер и богач, и похоронили его..."
Я понял, что читала она Евангелие, про нищего Лазаря. Произносила все четко, старательно, напирая голосом на "о". А дальше - про богача:
- "И во аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама, и Лазаря на лоне его"...
Я вспомнил другую евангельскую притчу - о воскрешении Лазаря, брата Марии и Марфы из Вифании... Все решает вера. Сын Человеческий оставил нам ее как надежду. Так если мне сейчас поверить, то есть до предела поверить и протянуть руки к тому, что лежит во гробе и сказать: "Нет смерти. Встань..." - Я наклонился над гробом. Увидел свое лицо. Смерть, казалось, не коснулась его. Я стоял в стороне, смотрел на себя. И не было во мне ни удивления, ни страха. Слишком далек был мой путь. Но я не хотел оставаться тут, с тем, кто лежал во гробе. Я вышел.
У другой избы березовая палка подпирала дверь. Никого в доме.
И в следующем - никого.
А что же мне делать с лодкой?
Качаясь, я шел вдоль пустых изб и прислушивался... И сапоги мои вязли в грязи: рубаха, брюки, все без единой сухой нитки. Меня трясло.
У края деревни я повстречал женщину. Она закрывала дверь, и я окликнул ее.
- Чего? Какая машина?! - закричала женщина. - Дорога закрыта.
- Как закрыта? Тут машина из Озерок должна приехать. За мной.
- А грязь? Какая машина?!
- Я приплыл на лодке. Издалека приплыл. Посмотрите на меня, милая женщина, посмотрите.
Но она смотрела куда-то в сторону, и чувствовалось, что торопилась.
Я сам не отрываясь глядел в ее лицо: волосы, выбившиеся из-под серого платка, усталые щеки, глаза с отгоревшей зарею, тонкие губы, - лет ей немного за сорок, одета в еще новое зеленое пальто.
- Кто это, в гробу? - спросил я.
- О, да это Ефим Крюков. Великой силищи был мужик. Поднял камень. Хотел положить под край новой избы. А камень его осилил. - И она перекрестилась.
- А вы не ошиблись?
- Я-то? - Она по-прежнему не смотрела на меня. - Некогда мне. Все наши побегли в Маркуши. Самодеятельность приехала в Маркуши-те. Дают концерты, а я позадержалась. Народ весь подался на гулянья.
Она хотела уйти, но я снова задержал.
- А что мне делать с лодкой?
- Пять машин за цементом в Нюксиницы побежали, дак, поди, надо им возвращаться. Они в Тарногу едут.
Она сорвалась с места. Потом остановилась, крикнула:
- Дожидайся, может, возьмут.
Женщину стерло белесым небом.
Ничего, подумал, как-нибудь, и повторил:
- Как-нибудь. - И поплелся к дороге, ближе к мосту.
Тяжело идти. Будто недавно уполз отсюда ледник. На какую-то минуту я даже представил, как этот ледяной панцирь, покрывавший землю миллионы лет, отползал. Выплевывал огромные камни-валуны. Ледник их успел обсосать и выплюнул вместе с коричневой грязью.
Дорога была в густой глине. Две колеи обозначились в ней, пробитые так глубоко, что можно стать на колею ребенку шести-семи лет - и грязь скроет его, - разве что только макушку видно будет.
- А машина? - спросил я себя. Не видно ли машины моего друга шофера Мишки Силинского, прозванного Соснова Голова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66