– Его голос упал до шепота, между пальцами поблескивал окутанный золотой сеткой хрустальный набалдашник посоха. – И нельзя не задать вам ещё один вопрос. Какую пользу принесёт человеку то, что он завоюет весь мир, но потеряет собственную душу?
Его глаза не отрывались от меня. А у меня в голове, словно мечущиеся светлячки, вибрировали звуки оркестра, а над головой, в ветвях деревьев, ныряла, выписывая круги, большая летучая мышь. Свет потускнел, казалось, представление теперь стало едва слышно, голоса, смех, куклы на палочках куда-то отдалились; в тени под деревьями остались только свирепый старик да я, глаза у него блестели, голос звучал решительно и настойчиво:
– Глядя на вас, я вижу, как сильно не хватает такой гармонии вам самому. Всю свою жизнь вы посвятили работе. И куда это вас привело? Одиночество, усталость! Успех в глазах всего мира, а в вашем сердце, в вашем доме – горечь неудач. У вас нет жены, нет детей, нет семьи; в нашей среде вас сочли бы жалким инвалидом, как если бы у вас не было конечностей или вас лишили бы разума. Вы ощущаете этот недостаток, но не совсем сознаете, какое огромное значение он имеет. Вы не сможете, да и не будете помогать тем, кто станет разрушать наш образ жизни. Может быть, вы откроете нам свое сердце, откроете мне – и вас просветят.
– Стив!
Это был голос Джеки. Он прорвался ко мне, прорезав ночь, прорвался сквозь прикованный ко мне взгляд священника, сквозь мои мысли. Мир перевернулся. Наступило внезапное пробуждение. Никакой вежливой беседы со старым священником не происходило; я оказался прижат спиной к дереву, я задыхался, пот заливал мне глаза, двумя руками я высоко занес меч под неумолимым напором посоха с хрустальным набалдашником. В некотором отдалении, освещённая золотым светом внезапно отступившего экрана, стояла Джеки с округлившимися от ужаса глазами. Но ужас, поднявшийся у меня в душе, был куда страшней – я чувствовал сотрясавшую всё моё тело тошноту, теперь уже хорошо мне знакомую. Покойный неоплаканный Дон Педро пытался использовать меня, играя на моих коммерческих амбициях, пытался и потерпел неудачу. Рангда использовала секс и до некоторой степени преуспела, а может быть, она нащупала какую-то другую, более глубоко спрятанную болевую точку? А теперь этот старый дьявол хочет использовать меня, зная мои убеждения и мои слабости. Действительно, это был дьявол, ибо я сомневался, что кто-то, оставаясь человеком, попытался бы таким образом обрести власть надо мной. Но против Дона Педро я нашёл средство, которое позволило мне защититься сразу на двух уровнях. И тут меня осенило! Так вот почему старик изменил линию поведения и стал действовать, взывая к доброте и здравому смыслу! Только на этом уровне я и был уязвим.
– Ах ты негодяй! – закричал я достаточно громко, так что оркестр сбился с ритма, а завывающий кукловод запнулся. Со всем отвращением, которое накопилось у меня, я выпрямился, пнул священника прямо в тощий живот и кинулся на него. Пинок отбросил старика назад, к дереву, растущему напротив, и он стукнулся так, что посыпались листья; посох выпал из рук и укатился в рощу. Пошатываясь, священник отделился от дерева и наклонился, чтобы поднять посох. В слепой ярости, издав бессмысленный вопль, я, держа меч обеими руками, размахнулся, чтобы нанести священнику сокрушительный удар. И попал в ствол древнего кедра, меч глубоко врезался в него, так что я еле устоял на ногах.
И чей-то голос хрипло зашептал мне в самое ухо:
– Berhati hati orang pemboros! Осторожно, расточитель! (индонез. )

Берегись, никчемный разоритель, бездельник! Ты ещё даже не приблизился к границам моего царства! Между нами не один барьер.
Но когда я в гневе огляделся, никого рядом уже не было. Старик растаял словно дым.
Я услышал, как застучали по усыпанной листьями земле шаги Джеки. Она подбежала, обняла меня, прильнула ко мне. Задыхаясь, она с трудом выговорила мое имя, я – её, больше мы не смогли произнести ничего членораздельного. От пережитого потрясения нас била дрожь. Меня – от того, что только что произошло, её – от её блужданий.
– …просто хотела уйти…
– …он пробирался прямо в мой мозг…
– …хотела немного проветриться…
– …я не думал…
– …запомнила дорогу, но та изменилась. Изменилась…
– …чувствовал, что вынудил тебя…
– …я тебя искала…
– …я тебя искал…
– …время шло, и я подумала…
– …проклятый я идиот…
– …простишь меня?
– …а ты простишь?
– Нет, меня, меня!
– …и меня тоже!
Мы стояли, прижимаясь друг к другу, пока где-то далеко, может быть на расстоянии в шестнадцать лет от нас, в темноте не обрушилось огромное количестве ржавчины и доспехов. Хорошо, что было темно, в темноте маски не нужны, все кошки серы, а лица одинаково безлики. Наши лица ощущали только прикосновения – пылающую щеку Джеки, прижавшуюся к моей щеке, легкое прикосновение её губ к моему уху. Я склонился и поцеловал изящный изгиб её шеи возле плеча и сразу ощутил, как напряглись наши тела.
К Джеки к первой вернулась её обычная практичность.
– Лучше нам убраться отсюда, – пробормотала она.
Я огляделся в тревоге. Представление продолжалось, но такие представления часто длятся всю ночь.
– Верно, – выдохнул я, – по-моему… нам сюда…
Все ещё дрожа и прижимаясь друг к другу, мы заковыляли через маленький парк. Я мучительно соображал, где деревья погуще, где улица, по которой я пришел, и с беспокойством понимал, что не уверен, та ли это улица. Тени снова сгустились вокруг нас, и оркестр остался далеко позади. Ночь была тихая, такая тихая, что в густом воздухе шелест наших шагов казался оглушительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137