Даже тогда, когда он наконец смекнул, что его «трэйбонг» только поднимает его на смех, как забавная и бросающаяся в глаза оригинальность, кличка эта так за ним и осталась; мало того, она преследовала его вплоть до ресторана Чи-Со, создав ему там нежелательную репутацию.
Бывали дни, когда он усердно считал свои медяки, и опять-таки бывали моменты, когда он, днем или ночью, вдруг куда-то исчезал и затем возвращался с туго набитым бумажником и разменивал тысячефранковую ассигнацию с беспристрастностью какого-нибудь монтекарлов-
ского крупье.Но в те дни, когда он «всплывал на поверхность», он всегда был неизменным посетителем ресторана Чи-Со.Если он заслуживал быть названным постоянным в своих привычках, то тем более заслуживал этого Цезарь Валентайи. Каждый понедельник, каждый вторник и каждое воскресенье, ровно в два часа, минута в минуту, он регулярно появлялся в так называемой «частной ложе». Дело в том, что в ресторане Чи-Со одна из стен имела на высоте пятнадцати футов от пола полукруглый выступ, которым либо сам Чи-Со, либо его предшественник воспользовался для постройки на этом месте небольшого балкончика в швейцарском стиле. Освещенный и обильно задрапированный шторами, этот балкончик, видимо, приносил владельцу ресторана немалый доход, так как давал
ложность более «солидным» посетителям, преимущественно приезжим журналистам, снующим по китайскому кварталу в поисках темы для рассказа, незаметно подслушать самые невероятные ведци.
Обычно Цезарь Валентайн входил в погреб прямо через небольшую боковую дверцу; но иногда в нем пробуждалось желание пройтись по ресторану. И тогда он, выйдя через маленькую дверцу в стене, поднимался в ложу по железной винтовой лестнице. Там он обыкновенно проводил ровно час, не сводя глаз с курящих внизу посетителей и с белых, чисто вымытых стен погреба, вдоль коих были развешаны причудливые китайские фонари.
Называя Цезаря «видным мужчиной», Чи-Со нисколько не преувеличивал. Даже не говоря о неизменном, подобно перчатке, облегающем его фраке и шестифутовом росте, было бы грешно обойти молчанием его столь характерное лицо — именно такое, какое некогда любили воспроизводить древнегреческие ваятели. Его густые коричневатые волосы были слегка тронуты сединой.
Когда «Трэй-Бонг-Смис» увидел его впервые, он дал ему лет двадцать восемь. А когда это случилось вторично при свете фонаря, абажур которого был порван и который поэтому ярко освещал его сверху, Смис смекнул, что ему смело можно дать лет пятьдесят. В больших карих глазах его сквозила какя-то меланхолия, нос был классически прямой, подбородок закруглен, для ревнителей красоты — пожалуй, даже больше, нежели' следует, румянец на щеках— едва заметен.
В ту ночь, с которой начинается эта повесть, Трэй-Бонг-Смис вошел в ресторан Чи-Со через боковую дверь, предназначенную для желающих выйти покурить. Макинтош он скинул с себя еще в прихожей. Чи-Со уже стоял там, хитрый, ужимистый, маленький, противный. Обтерев руки о свою шелковую куртку и точно такие же шелковые брюки, он стал помогать ему снимать пальто.
— Кажется, идет дождь, м-р Смис? — проговорил он.
— Как из ведра,— буркнул Трэй-Бонг.— Ночь на редкость скверная даже для Парижа.
Чи-Со ухмыльнулся.
— Значит, сегодня у вас есть время для курения, м-р Смис. Мною получен прекрасный табак, прямо из Китая. Народу сегодня много.
Пробормотав что-то в ответ, Смис спустился по каменной лестнице в погреб и отыскал свое ложе. Для своих постоянных посетителей Чи-Со всегда сохранял одно и то же место. Ложе Смиса приходилось как раз лротив «частной ложи».
Трубкозажигатель О-сан подал ему все необходимое для курения, свернул и зажег пилюлю и затем исчез.Большинство посетителей составляли завсегдатаи та-верен: одна или две дамы из общества, престарелый тряпичник, торгующий на углу Королевской улицы, своей собственной биографией, да еще некий господин, в котором Смис узнал атташе одного из посольств, рассеянных по всему Парижу. На всякий случай Смис заметил себе это лицо — дескать, может пригодиться в будущем.
Старик-тряпичник по имени Лефэбр, заметив непринужденное, самодовольное поведение Смиса,- не замедлил перебраться на ложе товарища.
— Смис, как видно, на этот раз не промахнулся,— залепетал он.— Он доволен... С месяц назад он вернулся из Индии с карманами, полными тысячефунтовых банкнот, а труп богача Тоссо был найден в Сене... Чи-Со надлежало бы пускать сюда только благонравных людей.
Но собеседник его, недовольный нарушением его сладкой дремоты, ответил только резким пинком, ввиду чего тряпичник снова взялся за трубку, чтобы, в свою очередь, погрузиться в смутные грезы.
Трэй-Бонг лежал на своем ложе, свернувшись калачиком и подперев голову локтем. Но его видения многим отличались от грез всякого другого посетителя таверны.
Ровно в два часа явился Цезарь Валентайн в сопровождении Чи-Со, обычно сопутствовавшего ему в тех случаях, когда он проходил среди публики. Выражение лица Чи-Со было подобострастное, голос услужливый, но Валентайн не говорил ни слова. Быстро пройдя между лож, он остановился против того, на котором Трэй-Бонг-Смис лежал насторожившись, с широко открытыми глазами.
Растерянный взгляд Валентайна задержался на нем не более секунды; сделав крутой поворот, он направился к двери, услужливо приотворенной Чи-Со, и минуту спустя появился уже на галерее. Облокотившись ладонями о плюшевый бортик барьера и опустив подбородок на руки, он сидел неподвижно, пристально глядя вниз. Но глаза его все снова и снова возвращались к небритому англичанину, чье ложе, казалось, привлекало сейчас его внимание больше всего на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31