- возвысил голос парикмахер. - Вам не удастся обмануть Августа Яновича! Август Янович не так прост, дорогой Алексей Палыч. Он прекрасно знает, что вы украли этого мальчика!
Август Янович заговорил о себе в третьем лице - это с ним случалось, когда он волновался. А он разволновался неожиданно для себя: мысль о краже ребенка осенила его внезапно. Он уже не думал о том, что вся жизнь Алексея Палыча была посвящена занятию прямо противоположному.
- Но Август Янович этого так не оставит! - воскликнул парикмахер. - Он защитит этого мальчика! Он поднимет на его защиту весь город! Весь народ!..
Парикмахер не успел сказать все, что хотел. Он хотел сказать еще: "Всю страну!". Однако при словах "весь народ" Август Янович, воспламеняясь, поднял свой маленький кулачок и потряс им перед лицом Алексея Палыча.
Для Феликса этого оказалось достаточно. Поняв этот жест как нападение на учителя, он высунулся из-за его спины и толкнул парикмахера в грудь.
Август Янович сделал два шага назад и рухнул на землю. Алексей Палыч бросился его поднимать, но парикмахер оттолкнул протянутую руку.
- Ножом, Алексей Палыч... - бормотал он, сидя на краю канавы. Бейте лучше сразу ножом. Где у вас нож? Почему я не вижу ножа, Алексей Палыч?
Алексей Палыч схватил Феликса за руку и быстро пошел прочь.
Уже стемнело.
В школьном дворе никого не было. Отомкнув подвал, Алексей Палыч завел туда Феликса.
- Побудешь тут до утра?
- Хорошо, - согласился Феликс. - А утром мы пойдем в лагерь?
- Еще не знаю, - сказал Алексей Палыч. - Ничего я сейчас не знаю. Зачем тебе нужно было толкать этого старика?
- Я за тебя заступился.
- Лучше бы ты не заступался. И в лагерь возвращаться неловко, и здесь тебя теперь не оставишь: старик шум поднимет. Да теперь он тебя и в лагере не оставит в покое. И жене моей про тебя расскажет. Просто не знаю, Феликс, что мне с тобой делать.
- Палыч, - сказал Феликс, - я и раньше догадывался... Немножко... Боре я не говорил. Но сегодня я уже точно понял - я не такой, как все ребята. Почему ты не мог сказать этому старику, кто я?
- Не хотел. Да и нельзя было.
- А мне тоже нельзя сказать?
- Тебе? - Алексей Палыч задумался. - Тебе, наверное, можно, ты уже взрослый. Только я боюсь, что если тебе рассказать, то... тебе легче не станет. Может даже стать тяжелее.
- Я хочу знать правду, - сказал Феликс. - Я вижу - тебе тоже плохо. Я уже знаю: если нельзя сказать правду, всегда плохо. Но я не понимаю, как может стать плохо от правды.
- Бывает правда, которую лучше не знать, - сказал Алексей Палыч. - Ладно, завтра я попробую тебе объяснить. Хотя я и сам не знаю, что будет завтра.
- Завтра... - усмехнулся Феликс. - Мне все время говорят "завтра", "потом", "после". Иди, Палыч, отдыхай. Свет я зажигать не буду: я знаю, что ты меня прячешь.
Алексей Палыч вернулся домой поздно. Его не спросили, где он был, Анна Максимовна промолчала: с некоторых пор она вообще старалась поменьше спрашивать.
Алексей Палыч поставил будильник на семь, но будильник ему не потребовался: всю ночь он ворочался, думал, но, как можно догадаться, ничего не придумал.
Наступило утро тяжелого дня - понедельника.
День последний - день 1-й
Конец и начало
- Нет, ты мне скажи: зачем ты туда полез?
- Сначала скажи: зачем ты ее каждый день красишь?
- Это совершенно не твое дело.
- Если твое не мое, то и мое не твое.
- Пока что отец - я. Мое дело - спрашивать, твое - отвечать. Если ты мне все расскажешь по-честному, то я, может быть, тебя прощу.
- Меня не за что прощать. Это тебя надо прощать. Тебя уже много раз прощали.
- Борька, как ты разговариваешь с отцом?!
Но Борис сейчас не боялся ни бога, ни черта. Не боялся он и отца. Он-то знал, что правда на его стороне.
- Я с тобой нормально разговариваю. Если по-честному, то виноват ты.
- Ты слышишь его? - обратился Арсений Петрович к жене. - Нет, я всегда говорил, что наша молодежь "дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям. Попросту говоря, они очень плохие" [1]. ------[1] В этом месте автор впервые воспользовался своим правом на вымысел: он заставил Арсения Петровича произнести слова, сказанные древним философом примерно 2400 лет тому назад. ------
- Да, - согласилась мама Бориса. - "Эта молодежь растленна до глубины души. Молодые люди злокозненны и нерадивы. Никогда они не будут походить на молодежь былых времен. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру" [1]. ------[1] В этом месте автор вторично воспользовался своим правом и заставил маму Бориса произнести текст, записанный примерно 4500 лет назад в древнем городе Вавилоне. ------
Представитель "растленной" молодежи отнесся к этой критике довольно спокойно. Подобное ему уже приходилось слышать.
- Хорошо, Боря, - сказал Арсений Петрович, - давай поговорим разумно. Мне мерзко на тебя смотреть, но я первый протягиваю тебе руку. Объясни, как это с тобой получилось? Наверное, нечаянно? Мы тебе поверим.
- Сначала объясни, как у тебя получилось. Тоже нечаянно?
- Борька, - сказал Арсений Петрович, - я тебе переломаю ноги, выверну руки, наставлю синяков, набью шишек.
- А еще меня выгонят из лагеря, - сказал Борис.
- Я этого не допущу!
- Они допустят, - сказал Борис. - Они тебя знают. Знаешь, что хуже всего в жизни? Хуже всего краснеть за своего отца.
Вот так, рикошетом, вернул Борис отцу его собственные слова. С заменой, разумеется, одного слова.
- Вот змей! Он еще острит! Борька, я беру ремень!
- Может быть, его лучше отмыть, пока не закрыта баня? - спросила мама, которая отлично знала, что максимум, на что способен разгневанный Арсений Петрович, - это три раза обежать вокруг стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66