но боль, которую причинял ей Чезаре, доставляла ей странное наслаждение.— Когда мы вернемся в Рим, — сказал он ей, и выражение его лица заставило ее содрогнуться, — я устрою тем, кто разграбил дом моей матери, такое, что люди многие годы будут рассказывать об этом. Я расправлюсь с ними с такой же жестокостью, с которой обращается в своих подвалах Бальони со своими недругами. Но я буду питать к тебе прежние нежные чувства, сестра моя, которые неизменно живут во мне с тех пор, когда ты еще лежала в колыбели.— О Чезаре, не торопись. Подумай, разве хорошо мстить за то, что произошло в пылу битвы?— Это послужит хорошим уроком. Все, кто принимал участие в разгроме, поймут, что в будущем им придется хорошенько подумать, прежде чем оскорбить меня или моих близких. А ты верно сказала, что Бальони любит эту женщину.— Я слышала, она его фаворитка; теперь в этом не может быть никаких сомнений.— А что ты еще о ней слышала, Лукреция?— Что еще? Кажется, больше ничего. Неожиданно он засмеялся, его глаза загорелись диким блеском.— Она действительно его любовница, — сказал он. — А еще она его сестра.Обо всем этом и думала Лукреция, лежа в кровати.В комнату вошел ее муж и встал около постели. Потом он сделал знак женщине, сидевшей рядом и трудившейся над новым платьем для Лукреции.Лукреция внимательно разглядывала мужа из-под опущенных век. Он казался меньше, совсем непривлекательным и гораздо менее значительным здесь, в Перуджо, чем в Пезаро. Там она смотрела на него как на своего мужа и, оставаясь Лукрецией, была согласна удовольствоваться тем, что дала ей судьба; она сделала все, чтобы полюбить его. Правда, она не находила в нем страстного, приносящего ей удовлетворение любовника. В ней проснулось желание, и она постоянно чувствовала неудовлетворенность.Здесь, в Перуджо, она смотрела на него глазами своего брата и своего отца; теперь она видела совершенно другого человека.— Значит, — громко сказал он, — я должен уехать, оставив тебя здесь.— Разве это так? — медленно проговорила она, стараясь не показать ему, что в душе немного рада этому.— Ты об этом прекрасно знаешь! — взорвался он. — Вполне вероятно, что именно ты попросила избавить себя от моего присутствия.— Я? Джованни! Но ведь ты мой муж. Он приблизился к ней и грубо схватил ее за руку.— Помни об этом, — сказал он.— Как я могу забыть это?— Очень просто, потому что ты остаешься со своей семьей.— Ну что ты, Джованни. Мы постоянно говорим о тебе.— Говорите о том, как можно от меня избавиться, а?— Почему мы должны хотеть этого? Он заставил себя рассмеяться.— Какие великолепные браслеты ты носишь! Откуда они у тебя? Можешь не отвечать, я могу догадаться — это подарок святого отца. Какие дорогие подарки преподносит отец своей дочери! Он никогда не дарил ничего лучшего мадонне Джулии даже в самый пик своей страсти. Что же касается твоего брата, то он не менее внимателен. Я бы даже сказал, он соперничает с твоим отцом.Она опустила глаза, коснулась длинными тонкими пальцами дорогих украшений и начала играть браслетами на руках.Она вспомнила, как отец надел их ей на запястья, помнила торжественные поцелуи, слова любви.— Я мешаю им здесь, — кричал Джованни. — Я для них обуза. Я ничтожество. Разве я не твой муж?— Умоляю тебя, Джованни, не устраивай сцен, — сказала Лукреция. — Мой брат может услышать твои слова.Она взглянула на него и увидела гнев, тут же сменившийся выражением страха в его глазах. Она знала, что со многими происходило подобное при упоминании имени Чезаре.Его сжатые в кулаки руки опустились. Он бросил последний взгляд на прекрасную и такую соблазнительную девушку, лежащую на кровати, потом повернулся и вышел из комнаты.Она служит приманкой. Он должен быть настороже. Он похож на беспечную муху, залетевшую в паутину Борджиа. Самое безопасное, что он может сделать, — это скорее бежать, пока еще есть время. До сих пор он вызывал в них легкое раздражение, а кто знает, что будет впереди? Он вспомнил о ее нежности и о первых днях в Пезаро, когда она стала его настоящей женой. Она была так юна и невинна. К тому же была необыкновенно красива и отзывчива, возможно, даже слишком отзывчива. Врожденный страх заставлял его бояться чего-то, что предупреждало его о сдерживаемой страсти, таящейся в этом прекрасном, но таком слабом теле.Ему хотелось сказать ей: давай уедем вместе, тайно, так, чтобы они не знали, потому что они никогда не отпустят тебя.Он вдруг все понял на балу у Бальони, когда увидел его самого и его возлюбленную. Папа благословил их обоих, Бальони и его любовницу, а ведь папа все о них знал.Джованни Сфорца колебался. Возьми ее с собой, подсказывал ему внутренний голос, она твоя жена. Пока она чиста, нежна, в ней есть доброта. Они еще не успели ее сделать такой, как они сами, но обязательно сделают. Она твоя жена, твоя на всю жизнь, ты должен постоянно заботиться о ней.Но он был слабым человеком. Он видел глаза ее отца, когда они устремлялись на нее; он видел, каким взглядом собственника смотрел на нее брат.Джованни не осмелился последовать зову сердца, он был напуганным человеком.Он вернулся в комнату Лукреции и закричал, внезапно испытывая гнев:— Я должен ехать. А ты останешься. В Риме говорят, что для тебя найдется место под просторными церковными одеждами!Казалось, она совсем забыла о нем.Она вспомнила, как они танцевали с Чезаре, о Бальони, сидящем за столом и ласкающем свою сестру.Чезаре был прав, когда сказал, что Лукреция выросла. Теперь она многое начала понимать.
Рабы причесывали длинные волосы Лукреции. Только что вымытые пряди блестели, отливая золотом, ниспадая на плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99