Рочийские защитники поспешили к внутренней стене, ожидая нападения, которого так и не произошло.
Это был первый шаг.
Где-то неподалеку предстояло вырыть еще один подкоп, под внутреннюю стену.
Тем временем осада продолжалась, и кавалерия с пехотой ежедневно патрулировали окрестности, чтобы убедиться, что Оде остается в блокаде.
Рочийцы пустили в ход новую тактику – перед самым рассветом выпускали четверых или шестерых драконов с огромными корзинами, в которых, однако, были не солдаты, а съестное. Обратно они улетали – если им это удавалось – с ранеными солдатами.
Хэл, все еще ведущий собственную войну, приказал своим всадникам атаковать прилетающих драконов, а улетающих пропускать беспрепятственно.
Его всадники, питающие к убийству больных и раненых ничуть не большую склонность, чем сам Кэйлис, повиновались.
Кроме сэра Нанпина, который утверждал, что любой дракон и его всадник должны быть мишенью и на войне нет места жалости.
Хэл признавал, что с точки зрения логики он прав, и не наказывал его за неповиновение.
Относиться к Трегони лучше после этого он не стал.

«... Сегодня мы потеряли еще двух драконов. Первый был искалечен в схватке с тремя другими драконами, и нам пришлось пристрелить его. Откровенно говоря, я считаю, что вина за это всецело лежит на всаднике, который совершенно неопытен и не сообразил, что не стоит ввязываться в бой, когда силы настолько неравны.
Второго, дракона сэра Нанпина Трегони, поразил какой-то непонятный недуг. Мы изолировали его в сарае, отчего бедняге стало еще более одиноко. Трегони, разумеется, вообще отказался навещать своего дракона, сказав, что не намерен подцепить от зверя какую-нибудь заразу.
Мы послали за колдуном и попытались найти где-нибудь в округе ветеринара. Но ни один из них ни разу не имел дела с драконами, а маг смог лишь немного облегчить бедному зверю последние часы.
Я уже начинаю думать, что несчастным драконам следовало бы оставаться у себя на западе, никакой бы враг им тогда не грозил.
Мы определенно не принесли им ничего, кроме горя. Может быть, когда эта война закончится – если это когда-нибудь произойдет, – нам следует освободить всех драконов и отпустить их на все четыре стороны.
Я знаю, что все это глупость, поскольку многие драконы уже давно и прочно приручены и предпочитают нашу компанию. Кроме того, тех, кто попал в плен еще детенышами, вряд ли можно отпустить назад, в дикую жизнь, потому что там они проживут не больше нескольких дней, а то и меньше, если столкнутся с дикими драконами.
Что же тогда говорить о тех, кого держат в зверинцах, кто привык каждый день без исключений получать свою овцу, или что там привозят им служители на своих тележках?
И снова мне кажется, что все, к чему бы человек ни прикоснулся, он сначала употребляет в своих собственных целях, а потом на разрушение.
Мне жаль заканчивать свое письмо на столь мрачной ноте, но именно так я себя сейчас и чувствую.
Скучаю по тебе,
Хэл».

Хэл не знал, что будет с ним и Хири, когда он вернется на войну, и с удивлением обнаружил, что часто думает о ней.
Она каждый день писала ему письма – о пустяках, о самых простых вещах: о том, как продвигается сев в Кэйр-э-Карстерз, о последних сплетнях из столицы, обедах, на которые была приглашена, о том, что она надела и что там подавали.
Все это, как ни странно, совершенно не раздражало Хэла и отвлекало его от войны.
Она работала в одном из розенских госпиталей, жила в особняке Тома Лоуэсса и отчаянно скучала по Хэлу.
Хэл, в свою очередь, тоже скучал по ней и отвечал на ее письма так часто, как только мог.
Хэл на опыте постигал одиночество человека, облеченного властью. Теперь, когда рядом не было Сэслик, ему не с кем было поделиться ни замыслами, ни мыслями – в особенности мыслями о войне и о драконах.
Похоже, он начал влюбляться в этих огромных зверей – и в леди Хири.
Он фыркнул. У него не было времени на подобные слабости, тем более – теперь.
Но все же, думая о ней, иногда в самое неподходящее время, он против воли улыбался, и ему на миг становилось легче.

И снова войска привели в полную боевую готовность, но на этот раз велели приготовиться к решительному наступлению.
Хэл вновь облетал город, выглядывая признаки чего-нибудь подозрительного.
На этот раз он их обнаружил.
Неподалеку от того места, где был первый подкоп, он увидел людей, внезапно вырвавшихся из тщательно замаскированных минных галерей и помчавшихся прочь с такой скоростью, как будто за ними гнались черти.
Он снова ожидал увидеть клубы дыма, как в прошлый раз, но ничего не происходило.
Тяжелая кавалерия и пехота двинулись вперед.
Хэл недоумевал, что же могло случиться. Должно быть, что-нибудь пошло не так.
Очень скоро эта история дошла и до эскадрильи.
Саперам оставался всего один день, чтобы закончить подкоп внутренней стены, как вдруг – здесь рассказчики расходились во мнениях: кто-то говорил, что из ниоткуда, другие утверждали, что из крошечной трещины, – на них набросились чудища. Это были не люди в этом все рассказчики были единодушны, – они просто не могли быть людьми: угольно-черные, с твердыми панцирями на голове, как у ящерицы. Вместо рук у них были острые клешни, с которыми они набросились на саперов, пока те в панике пытались выбраться на поверхность.
Чудища, кем бы они ни были, очевидно, испугались солнечного света или свежего воздуха, ибо из галереи никто из них так и не выходил – ни днем, ни ночью.
Видимо, великое колдовство двухмесячной давности все-таки уничтожило не всех рочийских магов.

Два дня все оставалось по-старому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128