– с вызовом заявил Джон. – Выходит, я лерестал быть человеком?
– Не надо так говорить, Сон, – с мольбой в голосе сказал Орво. – Посмотри мои сети. Может, что-нибудь попало?
С утра, с трудом проглотив вонючее ременное варево, Джон отправился на поиски сетей Орво. С месяц не было снегопада, и ранний снеговой покров затвердел, лыжи оказались ненужными. Ровная белая поверхность слепила глаза. Ведь по существу давно уже настали Длинные Дни, предвесенняя пора, а люди ее и не заметили, сидя в остуженных пологах в голодном оцепенении.
Сети старик поставил далеко, и лишь к наступлению поздних сумерек Джон дошел до них. Еще с час пришлось их выдалбливать изо льда. В первой снасти оказались выеденные морскими червями тюленьи кости, а во второй нерпа была почти цела. Обрадованный Джон очистил сети и поставил заново, намереваясь через день вернуться.
С грузом тюленьих костей из первой сети и початой тушей из второй Джон возвратился в Энмын.
Несмотря на слабость, Пыльмау вышла навстречу с неизменным ковшиком, в котором плавала льдинка.
Трудно было разложить добычу на двенадцать равных долей.
– Орво надо положить побольше, – сказал Джон.
– Нет, пусть каждая семья получит поровну, – возразила Пыльмау.
– С какой стати я должен кормить Армоля, который посильнее меня и давно мог посмотреть сети? – раздраженно заметил Джон.
– Не сердись, – понизив голос, сказала Пыльмау, – когда делят еду, нет места гневу. Пусть каждый получит свою долю. Солнце не смотрит, кому дать больше тепла и света, оно для всех одинаково.
– Я не хочу соревноваться в щедрости с солнцем! – сердито заявил Джон. – Прежде всего я хочу накормить своих детей, а потом уже остальных!
Он почти силой взял по куску мяса от каждой доли и бросил в котелок, повешенный над ожившим жирником.
Боясь, что Джон вовсе ничего не даст остальным жителям Энмына, Пыльмау сложила жалкие куски мяса и кости, и отправилась по ярангам.
Оставшись в пологе с детьми, Джон попытался прибавить пламя в жирнике. Он взял черную, сделанную из неизвестного материала палочку и принялся соскребать к краю каменной плошки намоченный в жиру мох. Пламя действительно увеличилось, но увенчалось огромным языком копоти. Джон, стараясь справиться с ним, окончательно потушил жирник. Полог погрузился в темноту. В наступившей тишине Джон вдруг услышал плач Тынэвиринэу-Мери. Нащупав дрожащее хрупкое тельце ребенка, Джон выпростал ее из-под вороха холодных шкур и прижал к себе. Тело малышки обожгло его огнем. Девочка была в забытьи и тихо плакала. Удивительно, откуда может быть столько жара в таком крошечном существе!
Джон качал и уговаривал плачущую девочку:
– Мери, дорогая, не плачь, подожди немного. Сейчас мама придет, зажжет свет, и мы будем есть свежее горячее мясо. Не плачь, моя доченька!
Джон баюкал девочку, и ему казалось, что она начинает дышать ровнее и жар спадает. Глаза понемногу привыкли к темноте: через многочисленные проплешины в шкурах внутрь полога проникало немного света.
– Птичка моя, горе ты мое… – шептал Джон, перейдя на английский. – Почему именно тебе выпала доля родиться в этом краю?.. Где-то тысячи счастливых детей улыбаются теплому солнцу, пахнут молочком, а ты, моя кровь, исходишь жаром в этом проклятом ледяном краю! Миленькая моя! Цветочек заполярный!.. Почему ты молчишь? Ты перестала плакать? Ну, поспи…
Джон разговаривал с девочкой, а в сердце росла тревога, словно черная туча застилала душу. Ожидание чего-то страшного и неумолимого наполняло тесный полог, вставало темными тенями в углах. Стараясь стряхнуть с себя тревогу, Джон возвышал голос:
– Родная моя! Не вечно будет зима, придет за ней весна, и мы еще увидим зеленую травку, наедимся досыта!..
Слабый луч протянулся от отдушины к угловому столбу, который подпирал полог. На столбе висел бог. На этот раз его лик не казался Джону бесстрастным. У бога появилось выражение какого-то мстительного злорадства.
Джон прервал разговор с дочерью. Взгляд бога ледяной иглой пронзил его насквозь, и холодный липкий пот потек между лопаток, вызывая озноб и страх.

– Эй, ты, идол! – закричал, не помня себя от ужаса, Джон. – Перестань! Все равно я тебе не верю и не признаю тебя!
Он положил ребенка на постель и кинулся к богу. Сорвав его с такой силой, что зашатался весь полог, Джон швырнул деревянного идола в пустой чоттагин.
– Вынэ вай! – услышал он голос Пыльмау. – Что ты наделал! Ох, бгда нам будет! Горе!
Джон выглянул в чоттагин и увидел жену на коленях перед поверженным богом.
– Встань! – закричал страшным голосом Джон. – Не смей унижаться перед ним! Ни один бог – ни ваш, ни наш – не стоит этого. Все они обманщики! Встань, Мау!
– Страшное горе ожидает нас, Сон, – притихшим от волнения голосом произнесла Пыльмау. – Как ты мог это сделать?
Пыльмау протянула руки к богу, лежащему на припорошенном изморозью земляном полу, и в это мгновение страшный раскат потряс ярангу, стряхнув иней с деревянных стоек. Ровный синий свет наполнил помещение.
Джон кинулся к входной двери. Большая шаровая молния, рождая мерцающие шарики, медленно катилась к морю. Ударившись о первый торос, она рассыпалась на множество искр и потухла. А там, где море соединялось с берегом, чернела трещина – источник грохота. Джон вернулся в чоттагин и нашел Пыльмау без чувств, прижимавшую к себе деревянного идола.
Джон еле-еле втащил жену в полог.
Очнувшись, Пыльмау добыла огонь, разожгла жирник, пристроила бога на место.
– Сон дрался с богом! – слабым голоском сообщил из-под груды оленьих шкур Яко.
– О, горе мне! Вот наказание! Смотри, Сон, угасает наша Тынэвиринэу-Мери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188