Еще раз попросив гостя располагаться поудобнее, Джон вышел в чоттагин помочь жене.
– Кто это? – Пыльмау кивнула в сторону меховой занавеси.
– Это Амундсен! – с благоговением в голосе произнес Джон. – Тебе даже трудно представить, что это за человек!
Пыльмау слегка прищурила глаза и как-то особенно поглядела на мужа. Джону сразу же стало неловко за свое возбуждение и суетливость.
Он молча выволок из бочки неразделанную нерпичью тушу, снял из-под потолка олений окорок. Пыльмау развела в чоттагине такой сильный огонь, что собаки, свернувшиеся в комок, расправились и очнулись от сладкой дремы, привлеченные запахом еды.
– У меня остались черные зернышки, – Пыльмау показала Джону полотняный мешочек, в котором было с полфунта жареного кофе.
– Великолепно! – воскликнул Джон и неожиданно чмокнул жену в щеку.
Пыльмау смутилась, покраснела и укоризненно сказала:
– Ты прямо как ребенок.
Амундсен держал себя непринужденно. Он действительно чувствовал себя как дома.
Джон злился на себя, что никак не может взять верного тона. Ему было стыдно перед Пыльмау и детьми, которые острыми глазенками все отлично видели.
За вечерней едой Амундсен рассказывал о путешествии по Северо-Восточному проходу, о встречах с людьми северных народностей, о зимовке, которая заняла целый год.
– И вот – снова задержка у самого финиша! Но именно такие непредвиденные обстоятельства и создают характер полярного исследователя, закаляют его волю…
Амундсен кидал на Джона сочувственно-покровительственные взгляды, в которых уже не было любопытства. Скорее это была снисходительная ласка, участие.
Пыльмау разожгла в каморке большой жаркий жирник. Она соскребла иней, наросший на пузыре, натянутом на окошке-иллюминаторе, выколотила постель, принесла одеяло, сшитое из пыжиковых шкурок, и поджидала, пока нагреется каморка. Сидя на постели, она вспоминала, как вел себя Джон, чувствовала за него стыд. И зачем только приезжают эти белые? От них только смута на душе. А Джону с ними просто беда. Стоит ему лишь встать рядом с белым человеком, как он словно отдаляется и даже лицо у него принимает другое выражение…
Вот они сидят и громко орут в пологе, пугая детей. Их голоса слышны сквозь меховую занавесь, от смеха сотрясаются стойки полога и колеблется пламя в жирниках… Небось пьют дурную веселящую воду, сопровождая каждый стакан словом, будто слова – еда?
В сердце у Пыльмау росло раздражение, затуманивало сознание. Она боролась с ним разумом, убеждая себя, что гость побудет и уедет, оставив их в покое.
С тех пор, как здесь побывала мать Джона, Пыльмау стала бояться моря. Страшно делалось от уходящего к горизонту водного простора. А от белого паруса или дыма на горизонте сжималось сердце, безмятежная радость простой жизни заволакивалась черной тучей. Хорошо бы уйти в тундру, стать оленным человеком, как Ильмоч, кочевать каждый день и забираться в такие дали, где растут большие деревья вышиной с человека…
Разговор белых… Он непонятен, режет ухо, как скрежет тупого пекуля по костям старого лахтака. И как только люди могут так ломать свой язык и при этом ухитряются еще понимать друг друга?
Убедившись, что жирник достаточно нагрел каморку, Пыльмау влезла в полог и сказала мужу, что место гостю готово. Джон перевел, и Амундсен дружелюбно закивал Пыльмау. В ответ Пыльмау изобразила на лице доброту.
Амундсен и Джон перешли в каморку.
– Вы очень уютно устроились, – похвалил Джона гость. – Я высоко ценю в человеке его способность не только приспосабливаться к той обстановке, в которую он попадает добровольно или по воле случая, но и его умение извлекать максимальный комфорт из этой обстановки.
– Жаль, что вы не будете у кэнискунского торговца Роберта Карпентера, – заметил Джон. – У него есть даже естественная ванна на горячих ключах!
– Слышал о нем, – ответил Амундсен, – и думаю съездить к нему, когда окончательно установится зимняя дорога вдоль побережья.
– Но он собирается в Америку…
– Да? – густые брови Амундсена поползли вверх.
– Большевиков боится, – сказал Джон, усмехаясь.
– А вы напрасно улыбаетесь, – Амундсен уселся поудобнее на лежанку, покрытую оленьими шкурами. – Большевики крепко держат власть, и похоже на то, что они теснят экспедиционные войска американцев и японцев на Дальнем Востоке. Так что в скором времени ждите их к себе в гости.
– Мне нечего бояться большевиков, – резко ответил Джон. – Я не торговец, не капиталист, а просто человек.
– Дорогой мой друг, – в голосе Амундсена послышались покровительственные нотки. – Все политики – будь это даже сторонники абсолютной монархии – первым делом обращают внимание на людей заметных. И смотрят – выгоден им этот человек или же, напротив, может причинить вред. И вот, в зависимости от этого, либо убирают его, либо возвеличивают… К сожалению, незаурядный человек с независимым мышлением неудобен для любой власти, а поэтому его стараются убирать в первую очередь.
– Что это значит – убирать?
– Ну, для этого человечество изобрело множество разных способов, – усмехнулся Амундсен. – В лучшем случае сажают в тюрьму.
– Да кому же я нужен?! – воскликнул в сердцах Джон, – Я никому не мешаю, мне дела нет до большой драки, как называют мои земляки войну. Пусть меня оставят в покое. Вот вы, уважаемый Амундсен, не зависите от правительства и партий, вы принадлежите человечеству.
– В какой-то мере вы правы, – после некоторого раздумья ответил Амундсен, – Но это стоило мне больших физических и духовных усилий. Мировая война заставила пересмотреть многие мои планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188