(Я однажды услышал
суждение У.Г.Йетса, сходное с мыслями Ахматовой: "Чехов ничего не знает о
жизни и смерти. Он не знает о том, что подножие небес полно лязгом
скрещивающихся мечей").
Пастернак был глубоко не согласен с Ахматовой. "Скажите ей, когда
увидите ее - к сожалению, мы не можем свободно ездить в Ленинград - так
скажите же ей от имени всех нас здесь, что все русские писатели склонны
читать проповеди, даже Тургенев любил повторять избитые нравоучения типа
'время лечит', и только Чехов свободен от этого. Он - само творчество, он
все превращал в искусство, он - наш ответ Флоберу". Пастернак предупредил,
что Ахматова непременно заговорит со мной о Достоевском и будет критиковать
Толстого. На самом деле Толстой был прав в оценке Достоевского: "Его романы
- это страшный беспорядок, смесь шовинизма и истерической религиозности".
Подобное суждение невозможно отнести к Чехову. Скажите это Анне Ахматовой от
моего имени! Я очень люблю ее, но переубедить ее нельзя ни в чем".
Но когда я увиделся с Ахматовой в следующий раз, в Оксфорде, в 1965
году, то не стал ей все это передавать. Ведь Пастернака тогда уже не было
живых, и она не могла ответить ему. Она, действительно, говорила о
Достоевском со страстным восхищением.

Но вернемся к моей первой встрече с поэтом (она ненавидела слово
"поэтесса") в 1945 году в Ленинграде. Произошло это следующим образом. Я
услышал, что так называемые антикварные книги в Ленинграде намного дешевле,
чем в Москве. Страшный голод во время блокады вынуждал людей, прежде всего
старых интеллигентов, обменивать свои литературные собрания на хлеб. Часто
блокадники, ослабевшие и истощенные, были не в состоянии нести тяжелые тома
и поэтому вырывали из них отдельные страницы и главы. Эти фрагменты, а также
сохранившиеся экземпляры были теперь выставлены на продажу в комиссионных
магазинах. Я непременно собирался посетить Ленинград: мне не терпелось вновь
увидеть город, в котором я провел четыре года своего детства. Возможность
посмотреть и купить книги делала эту поездку еще более соблазнительной.
После необходимых формальностей я получил разрешение провести два дня в
гостинице "Астория". В поездке меня сопровождала представитель Британского
Совета (9) в Советском Союзе мисс Бренда Трипп, интеллигентная и обаятельная
женщина, по профессии химик-органик. В серый ноябрьский день я прибыл в
город на Неве.


- III -


Я не был в Ленинграде с 1919 года, когда моя семья получила разрешение
вернуться в наш родной город Ригу, столицу независимой тогда республики.
Теперь во мне необыкновенно ярко ожили воспоминания: я был неожиданно для
себя тронут при виде улиц, домов, памятников, набережных и рыночных
площадей. Неизгладимое впечатление произвело на меня посещение дома, где я
жил когда-то со своей семьей. Я вновь увидел полуразрушенную ограду,
магазинчик, где раньше чистили самовары, и внутренний дворик, такой же
грязный и заброшенный, как в первые послереволюционные годы. Отдельные
случаи и эпизоды детских лет вдруг всплыли в моей памяти так четко, словно
стали сегодняшней реальностью. Я шел по легендарному городу и чувствовал
себя частью ожившей легенды и одновременно наблюдателем со стороны.
Несмотря на сильные разрушения во время войны, город производил
блистательное впечатление (посетив Ленинград одиннадцать лет спустя, я
увидел его почти полностью восстановленным). Я направился к главной цели
моей поездки - "Лавке писателей" на Невском проспекте. Этот книжный магазин
был тогда (думаю, и сейчас) разделен на две секции. В первой книги
находились за прилавком, а во второй - на открытых полках. Вторая секция
была доступна лишь для известных писателей, журналистов и других
привилегированных персон. Я и мисс Трипп, будучи иностранцами, имели право
посетить эту святая святых. Рассматривая книги, я разговорился с одним
посетителем, листавшим поэтические сборники. Тот оказался довольно известным
критиком и историком литературы. Мы заговорили о последних событиях. Мой
собеседник описал страшные годы блокады, стоившие ленинградцам столько
страданий. Он сказал, что многие умерли от голода и холода, но наиболее
молодые и сильные выжили, а часть жителей была эвакуирована. Я спросил о
судьбе ленинградских писателей. Он ответил вопросом: "Вы имеете в виду
Зощенко и Ахматову?" Эта фраза удивила меня чрезвычайно: Ахматова казалась
мне фигурой из далекого прошлого. Морис Баура (10), переводивший ее стихи,
не слышал о ней ничего со времен Первой мировой войны. "Неужели Ахматова еще
жива?" "Ахматова Анна Андреевна? Ну, разумеется! Она живет здесь неподалеку,
в Фонтанном доме. Хотите познакомиться с ней?" Для меня это было то же, что
увидеть Кристину Россетти, я от волнения едва мог говорить. "Ну, конечно же,
- произнес я, - очень хочу!" Мой новый знакомый тут же скрылся со словами:
"Сейчас я позвоню ей". Он вернулся, и мы договорились к трем часам пополудни
встретиться у магазина, чтобы вместе пойти к Ахматовой. Вернувшись в
гостиницу, я спросил мисс Трипп, хочет ли она присоединиться к нам, но у той
уже была назначена другая встреча.
К условленному часу я снова был в магазине, и вот мы с критиком шагаем
по Аничкову мосту, сворачиваем налево и идем дальше по набережной Фонтанки.
Фонтанный дом, бывший дворец Шереметева, великолепное строение в стиле
барокко с воротами тончайшего художественного чугунного литья, которым так
знаменит Ленинград, стоял посреди обширного двора, несколько напоминающего
четырехугольный двор университета в Оксфорде или Кембридже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26