..". Наступила долгая тишина. "И даже сейчас..." Я спросил о
Мандельштаме, но ответа не последовало. Я увидел, что глаза Ахматовой полны
слез, и она попросила меня не затрагивать эту тему. "После того, как он дал
пощечину Алексею Толстому, все уже было предрешено". Ей потребовалось
несколько минут, чтобы прийти в себя. Затем она проговорила совершено
изменившимся голосом: "Алексей Толстой меня любил. Когда мы жили в Ташкенте,
он носил лиловые рубашки на русский манер и постоянно говорил о том, как нам
будет хорошо вместе, когда мы вернемся из эвакуации. Он недавно умер. Он был
очень плодовитым и интересным писателем, эдакий мерзавец, полный шарма,
человек неуемного темперамента. Способный воистину на все, он был фанатичным
антисемитом, диким авантюристом и плохим другом. Он любил только молодость,
силу и свежесть и потому не закончил "Петра Первого". Его интересовал лишь
молодой Петр, а что ему было делать со всеми этими состарившимися людишками?
Это был своего рода Долохов (13), он называл меня Аннушкой, что меня всегда
коробило. И тем не менее, он чем-то привлекал меня, хотя и явился причиной
смерти лучшего поэта нашего времени, которого я любила и который любил
меня". Время приближалось уже к трем часам ночи, но совсем не было заметно,
что Ахматова устала и ждет моего ухода, а я сам, переполненный
впечатлениями, конечно, не спешил уходить.
Открылась дверь, и вошел сын Анны Андреевны, Лев Гумилев (сейчас он
профессор истории в Ленинграде). Было ясно, что мать и сын глубоко привязаны
друг к другу. Гумилев рассказал, что он - ученик известного ленинградского
историка Евгения Тарле. Областью его исследований была Средняя Азия (он не
упомянул о том, что отбывал срок заключения в тех краях), и его интересовала
прежде всего ранняя история хазар, казахов и более древних племен. Он сам
попросил, чтобы его направили добровольцем на фронт, где он служил в
зенитной части, состоявшей из бывших заключенных. Только что он вернулся из
Германии. Он был уверен, что сможет снова жить и работать в Ленинграде, и
казался мне бодрым и полным замыслов. Гумилев угостил меня вареной
картошкой: по-видимому, это было все, что он мог предложить. Ахматова
извинилась за свою бедность. Я попросил ее дать мне переписать "Поэму без
героя" и "Реквием". "В этом нет необходимости, - ответила она, - в феврале
должен выйти сборник моих избранных стихов; все это уже есть в корректуре. Я
сразу пошлю вам экземпляр в Оксфорд". Но обстоятельства впоследствии
повернулись иначе из-за партийной резолюции, направленной против Ахматовой и
Зощенко и ставшей частью кампании по борьбе с "формалистами" и
"декадентами". Именно тогда Жданов выступил с публичными поношениями
Ахматовой, назвав ее "полумонашенкой, полублудницей" - выражение, которое он
не полностью выдумал. (14)
После ухода Льва Гумилева Анна Андреевна спросила меня, что я читаю, и
не успел я ответить, как она стала обвинять Чехова за его бесцветные сюжеты,
тоскливые пьесы, отсутствие героизма, истинных страданий, глубины и
возвышенности, за "мир, в котором не блещут мечи". (Позже я изложил эту
страстную обвинительную речь Пастернаку). Я заметил ей, что Чехова любил
Толстой. "Но почему он сам приговорил к смерти Анну Каренину?" - спросила
Ахматова. "Как только та покинула мужа, все вокруг нее переменилось, она
превратилась в глазах Толстого в падшую женщину, проститутку, "травиату".
Конечно, в романе чувствуется рука гения, но общая мораль его
безнравственна. Кто наказал Анну? Бог? Нет, общество, чье лицемерие Толстой
без устали разоблачает. В конце романа даже Вронский отталкивает Анну.
Толстой кривит душой. Мораль "Анны Карениной" - это мораль его жены и его
московских тетушек. Сам писатель знает правду и, тем не менее, он не
стыдится встать на точку зрения обывателя. Мораль Толстого - это прямое
отражение его личных переживаний. Будучи счастлив в браке, он написал эпопею
"Война и мир", воспевающую семейную жизнь. Потом он возненавидел Софью
Андреевну, но не мог с ней развестись, так как общественная мораль осуждала
развод. И тогда он написал "Анну Каренину", наказав Анну за то, что та
оставила мужа. А когда Толстой состарился и крестьянские девушки уже не
возбуждали его, он написал "Крейцерову сонату", где вообще отвергал всякую
половую жизнь". Возможно, эта обвинительная речь была сказана в шутку. Но
Ахматова искренне не принимала учения и взглядов Толстого: в ее глазах он
был эгоцентриком с хаосом в душе, врагом гармонии и любви. Ахматова
благоговела перед Достоевским (презирая, подобно ему, Тургенева) и
преклонялась перед Кафкой: "Он писал для меня и обо мне". Во время нашей
следующей встречи - в 1965 году в Оксфорде - мы говорили о Джойсе и Элиоте,
замечательных, по ее словам, писателях, наиболее правдивых из всех
современных авторов, но, несомненно, стоящих ниже Достоевского и Кафки.
Пушкина Ахматова считала гениальным и непревзойденным, он, по ее мнению,
знал все: "И как только это удавалось ему, кудрявому юноше из Царского Села
с томиком Парни (15) в руке?" Затем она прочла мне свои записки о
"Египетских ночах" Пушкина и рассказала о герое этой поэмы - таинственном
чужестранце, легко импровизирующем на любую, выпавшую по жребию, тему.
Ахматова не сомневалась, что прототипом этого гениального виртуоза был
польский поэт Адам Мицкевич. Отношение Пушкина к последнему было
неоднозначным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26