польский вопрос разделял их, но Пушкин, без сомнения, видел в
Мицкевиче гения современности. Блок с его безумными глазами и уникальным
талантом тоже обладал даром импровизатора. Ахматова сказала, что Блок,
неоднократно похвально отзывавшийся о ее стихах, на самом деле не любил ее.
Однако каждая школьная учительница в России была уверена - и это убеждение
живет до сих пор, - что у Ахматовой с Блоком был любовный роман. Даже
историки и критики верили в это. Основаниями таких слухов послужили,
очевидно, стихотворение Ахматовой 1914 года "Я пришла к поэту в гости",
посвященное Блоку, и стихотворение на тему смерти "Сероглазый король",
написанное на самом деле за десять лет до кончины поэта, а также другие
стихи. По мнению Анны Андреевны, Блок не признавал поэтов-акмеистов, прежде
всего Мандельштама, Гумилева, не любил Пастернака, да и ее саму.
Мы заговорили о Пастернаке, с которым Ахматову многое связывало. Она
рассказала, что поэт часто приходил к ней, как правило, во времена душевного
кризиса, обессиленный и опустошенный, но его жена вскоре появлялась вслед за
ним и быстро уводила его домой. Оба, Пастернак и Ахматова, легко влюблялись.
Пастернак неоднократно делал ей предложение, но она не воспринимала это
серьезно. То была, по ее словам, ненастоящая любовь, да и вообще не любовь.
Но они очень много значили друг для друга, особенно после смерти
Мандельштама и Цветаевой. Уже одно сознание того, что твой коллега и друг
живет и пишет, было безграничным утешением для обоих. Они могли время от
времени критиковать друг друга, но никогда не позволяли делать это кому-то
другому. Ахматова восхищалась Цветаевой: "Марина как поэт гораздо лучше
меня". После смерти Мандельштама и Цветаевой Пастернак и Ахматова
по-настоящему ощутили свое одиночество: казалось, они очутились в пустыне,
хотя безграничное поклонение соотечественников, которые переписывали,
копировали, распространяли и учили наизусть их стихи, было для них огромной
поддержкой и предметом гордости. Глубокий патриотизм этих двух поэтов был
совершенно лишен национализма, мысли об эмиграции чужды им. Пастернак мечтал
увидеть Запад, но не хотел рисковать тем, что путь обратно будет ему закрыт.
Ахматова сказала мне, что никогда не уедет, она хотела остаться на родине до
самой смерти, несмотря на все вероятные трудности и преследования. При этом
оба, Пастернак и Ахматова, тешили себя странными иллюзиями о художественно
богатой, интеллектуальной западной культуре, идеальном творческом мире, и
стремились к общению с ним.
Несмотря на глубокую ночь, Ахматова все более оживлялась. Она стала
расспрашивать меня о моей личной жизни, и я отвечал полно и свободно, словно
она имела право знать обо мне все. Она же вознаградила меня прекрасным
рассказом о своем детстве на берегу Черного моря, о браках с Гумилевым,
Шилейко и Пуниным, о друзьях молодости, о Петербурге перед Первой мировой
войной. Только имея представление обо всем этом, можно понять "Поэму без
героя": последовательность картин и символов, игру масок, заключительный бал
маскарад, мотивы из "Дон Жуана" и комедии дель арте. Ахматова вновь
заговорила о Саломее Андрониковой (Гальперн), ее красоте, обаянии,
незаурядном уме, о вечерах в кабаре "Бродячая собака", о представлениях в
театре "Кривое зеркало", о ее неприятии лжемистики символизма, за
исключением стихов Бодлера, Верлена, Рембо и Верхарна, многие из которых она
знала наизусть. О Вячеславе Иванове она отзывалась как о человеке
выдающемся, с безупречным вкусом, тонкими суждениями и прекрасной силой
воображения, но его поэзия казалась ей слишком холодной и безжизненной.
Примерно того же мнения она была об Андрее Белом. Бальмонта, на ее взгляд,
презирали напрасно: он, хотя и был слишком помпезным и самоуверенным, его
одаренность не вызывала сомнений. Сологуба она считала поэтом неровным, но
часто интересным и оригинальным. Но выше их всех она ставила строгого и
требовательного директора Царскосельского лицея Иннокентия Анненского, у
которого она сама и Гумилев многому научились. Смерть Анненского прошла
почти незамеченной для издателей и критиков, великого мастера предали
забвению. А ведь не будь его, не было бы Гумилева, Мандельштама, Лозинского,
Пастернака и самой Ахматовой.
Мы заговорили о музыке. Анна Андреевна восхищалась возвышенностью и
красотой трех последних фортепьянных сонат Бетховена. Пастернак считал их
сильнее посмертных квартетов композитора, и она разделяла его мнение: вся ее
душа откликалась на эту музыку. Параллель, которую Пастернак проводил между
Бахом и Шопеном, казалась ей странной и занимательной. Она сказала, что с
Пастернаком ей легче беседовать о музыке, чем о поэзии.
Ахматова заговорила о своем одиночестве и изоляции - как в культурном,
так и в личном плане. Ленинград после войны казался ей огромным кладбищем:
он походил на лес после пожара, где несколько сохранившихся деревьев лишь
усиливали боль утраты. У Ахматовой еще оставались преданные друзья -
Лозинский, Жирмунский, Харджиев, Ардовы, Ольга Берггольц, Лидия Чуковская,
Эмма Герштейн (она не упомянула Гаршина и Надежду Мандельштам, о которых я
тогда ничего не знал). Но она не искала у них поддержки. Морально выжить ей
помогало искусство, образы прошлого: пушкинский Петербург, Дон Жуан Байрона,
Моцарта, Мольера, великая панорама итальянского Возрождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26