жизнь меняется. Нет, не
меняется. Все было и остается скверным". И мой собеседник мрачно замолчал.
Несомненно, Качалов был лучшим из всех актеров, которых я когда-либо
видел. В роли Гаева в чеховском "Вишневом саде" (в первоначальной постановке
он играл студента) он буквально гипнотизировал не только публику, но и
остальных артистов. Обаяние его голоса и выразительность движений настолько
приковывали к себе, что хотелось только одного - видеть и слышать его вечно.
Пожалуй, лишь танец Улановой в "Золушке" Прокофьева и пение Шаляпина в
"Борисе Годунове" произвели на меня впечатление той же силы. С тех пор все
увиденное мною на театральных подмостках я невольно сравнивал с игрой этих
великих русских артистов. И по сей день я считаю, что по силе
выразительности они не имели себе равных в двадцатом веке, их сценическое
искусство стало для меня своего рода пределом совершенства.
Моим соседом справа был Корней Чуковский, на редкость остроумный и
обаятельный собеседник, он поведал мне много любопытного о русских и
английских писателях. Среди прочего Чуковский рассказал об одном эпизоде,
который по своей курьезности напоминал отъезд Пристли: "В тридцатые годы в
Россию приехала известная американская журналистка Дороти Томпсон. Ее
сопровождал супруг - писатель Синклер Льюис, очень популярный в то время.
Меня и некоторых моих коллег пригласили к Льюису. Мы хотели рассказать ему,
как много для нас значат его прекрасные романы. И вот мы пришли в его
гостиничный номер. Льюис сидел к нам спиной и печатал на машинке. За время
нашего пребывания он ни разу не обернулся и не проронил ни слова. В этом
было даже какое-то величие". Я в свою очередь попытался заверить Корнея
Ивановича, что его произведения читают и любят знатоки русской литературы в
англоязычных странах. Я привел в пример мнения Мориса Бауры (неоднократно
упоминавшего в своих мемуарах о встречах с Чуковским во время Первой мировой
войны) и Оливера Эльтона - лично знакомых мне английских авторов,
интересующихся русской литературой.
Чуковский вспомнил о двух своих поездках в Англию. Первый раз он
побывал там в начале века, не имея ни гроша за душой и перебиваясь
случайными заработками. Он учил английский по книгам Карлейля "Прошлое и
настоящее" и "Sartor Rеsartus". Вторую из этих книг он купил за один пенни и
сейчас продемонстрировал мне ее, вынув из кармана жилета. В те дни он был
частым посетителем "Лавки стихов", дружил с ее хозяином, известным поэтом
Гарольдом Монро и благодаря ему он познакомился со многими литераторами. К
ним относится и Роберт Росс, друг Оскара Уайльда, о котором Чуковский
сохранил добрую память. Он рассказал, что чувствовал себя свободно в
английском поэтическом мире, но не в самой стране. Подобно Герцену он
восхищался английским общественным устройством, привычками и традициями,
однако не нашел среди англичан настоящих друзей. Лишь о Троллопе он
вспоминал с теплотой: "Удивительный священник, обаятельный, эксцентричный,
абсолютно не похожий на своих коллег в дореволюционной России, прозябающих
тогда в невежестве, жадности и бездействии. Какие жалкие это были люди! В
целом судьба моих соотечественников сегодня намного лучше, чем в начале
века, хоть они и пережили после революции много трудностей. Сейчас они, по
крайней мере, умеют читать и писать. Некоторые добились приличного и
уважаемого положения. Но вы ведь никогда не встретитесь с русскими попами,
да и зачем это вам? Уверен, что представители английского духовенства были и
остаются прелестнейшими людьми во всем мире". Чуковский рассказал и о своем
втором посещении Англии во время Первой мировой войны, когда он с группой
русских журналистов должен был подготовить отчет об английских военных
достижениях. Занимать группу в свободное время было поручено лорду Дебри,
человеку, с которым писатели не имели ничего общего. Я услышал забавный и
ироничный рассказ о пикнике, организованным тем лордом.
Чуковский был литератором высокого класса, завоевавшим известность еще
до большевистского переворота. Он, человек левых взглядов, приветствовал
революцию. Но впоследствии, как и другие независимо мыслящие интеллигенты,
вынес свою долю гонений со стороны властей. Есть много способов сохранить
здравый ум в условиях деспотизма. Чуковскому это удалось благодаря своего
рода ироничному отстранению от политики, определенной осторожности и
огромной стойкости характера. Его решение - ограничить себя сравнительно
безопасной областью русской и английской литературы девятнадцатого века,
детскими стихами и переводами - возможно, спасло его самого и его семью от
страшной участи многих его друзей. Он доверил мне свое сокровенное желание:
он мечтал прочитать автобиографию Троллопа. Приятельница Чуковского Айви
Литвинова, жена Максима Литвинова, (бывшего министра иностранных дел, а
теперь посла в Соединенных Штатах, проживающего в Москве), уже пыталась
помочь ему. Но она не могла найти собственный экземпляр и считала, что в
обстановке постоянной слежки и подозрений опасно высылать книгу из Европы.
Но может быть, я смогу найти способ? Он бы тогда не остался в долгу.
Несколько месяцев спустя мне и в самом деле удалось передать Чуковскому
автобиографию Троллопа, чем я заслужил его глубокую благодарность. А тогда
на приеме я обратился к нему с ответной просьбой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26