Это был грязный потолок.
Я лежала, приходя в себя. Сон, конечно, впечатляющий. Жертва коллективного изнасилования. Мама мия… Чуть не преставилась. Я закрыла глаза. Через минуту открыла. Нет, ничто не изменилось. Тишина гробовая. Только муха сместилась и заняла позицию у дальнего крюка. Я скосила глаза. Ложе, на котором я возлежала, было грубой кроватью с трубчатыми, дугообразными стойками. Белье крахмально поскрипывало – очевидно, чистое, хотя и сероватое. В пододеяльнике – синее шерстяное одеяло.
Где я, люди?.. Спохватившись, провела рукой по волосам. На месте. Ломкие, короткие, жирные, но кто скажет, что не мои? Ощупав лицо, я нашла в нем несколько ноющих участков с подозрительной припухлостью. Пошла еще ниже и обнаружила, что лежу в трусиках и бюстгальтере. Замечательно. Меня раздели. Час от часу не легче.
В комнате не было ни вещей, ни одежды. В ней вообще ничего не было. Дабы лишний раз убедиться, я приподнялась на локте. Так и есть. У дальнего угла – железная дверь – без ручки, но с объемным глазком; напротив двери – окно, забранное решеткой. И забрано как-то не по-людски – не с улицы, а из комнаты. Даже стекло не разобьешь, когда приспичит. Пол – убог, но стерилен. Ни пыли, ни окурков, ни лузги от семечек… Из всей мебели – вентиляционная решетка над дверью, моя кровать да на стенах обрывки каких-то стендов да плакатиков наглядной агитации.
И я с мухой. Вернее, под мухой (буквально).
Я всмотрелась. Из-под плексигласа слепо щурился на дверь дедушка Ленин. «Заветам…енина верны!» – утверждали отчеканенные из золотинки буквы. Другой постер безапелляционно настаивал, что нет благороднее занятия, нежели служба на благо родины, а третий убеждал, что караульный устав – это штука посильнее Библии, и подробно, с картинками, останавливался на правах и обязанностях часового, караульного, разводящего… Остальные выцвели, покоробились, но суть их была ясна даже мне – человеку неизмеримо далекому от всего этого кошмара. Здесь не поселок староверов, не так ли? В армию тебя забрили, Диночка? Сюжетик ищем?..
По-моему, я что-то простонала, упала на подушку. Ничего себе, ириска… Наваляла статью. В голове прояснялось. Во всяком случае, быль от небыли я уже худо-бедно отличала и была готова заняться «ползучим эмпиризмом» – собрать в кучку воспоминания, но не подвергать их существенному анализу. В принципе все было на местах. Но не вытанцовывался смысл. Сизиков погиб. На сто с прицепом. Летящий под обрыв «уазик» – это не сон. Дина Александровна Красилина – лицом в чертополохе и с шилом в шее – сущая реальность. Предшествующая шилу пальба и подлый гад Гулька, спасающий свою задницу (хотя, собственно, чего ждать от гэбэшника? – что он влюбится в меня по истечении жаркой ночи?), – тоже убийственный реализм. Сверзившись с обрыва, Гулька получил по заслугам. Мне его жалко, но не всерьез. Крест на нем. (Только не вспоминай, что он шептал тебе этой ночью. Всё ложь. Всё химера. Всё призрачно…) Почему на нас напали? Почему ждали в доме на курьих ножках? Почему дядя Федя – угрюмый, грязный, похмельный сукин сын – сдал нас невесть кому со всеми потрохами?!
А ведь все верно, подумала я с горечью. Бандюганы во главе с «Окуленко» ничего не теряли. Брать нас в Карадыме – глупо. Объект сам плывет в руки. Ну не забредем мы к Окуленко, постесняемся, ну и что? Сцапают дальше, на дороге в Бирюлино. А забредем – так куда проще. Хватай, и айда на «уазике» в свои пенаты…
Но за что?!
Неужели виновен Гулька? Но ведь Доброволин Игорь Валентинович – персонаж не выдуманный. Я в этом убедилась. Это деловой мужик, который на полном серьезе заказал мне конкретный материал и дал координаты! Вы бы видели, какой он положительный мужчина! Вы бы видели, как бережно и убедительно он жал мою руку! А его галстук… А его грамотная, деловито поставленная речь…
Я попробовала вылезти из-под одеяла. Вылезла. Встала на ноги. В бедрах держалась слабая дрожь, в икрах онемение. Но ходить я могла. Осторожненько, держась за стеночку, подошла к окну.
Вид открывался на вполне российский ландшафт. То есть на бетонную стену, увенчанную гирляндой колючей проволоки. Стена высокая, метра три-четыре, и верхушка ее чуть ниже уровня моих глаз. Из чего я благополучно сделала вывод, что нахожусь на втором этаже. То есть в бельэтаже. Расстояние до стены я тоже прикинула на глазок – метров семь. Выходило, что между ней и стеной здания оставался узкий дворик, тянущийся в обе стороны, а куда именно – бог ведает. Внизу просматривалась полоса выщербленного асфальта, выше колючки – крыша здания напротив – до него метров сто с гаком – и вершины сосен, густым массивом уходящие вверх, почти до гребней обрывистых скал, похожих на диковатые залысины.
И голубое небо.
Какой нынче день? Год, час?.. Я отошла от окна и добралась до кровати. Села. Вероятно, пол в помещении был бетонный – ноги зябли. Я легла на кровать, укрылась одеялом. Пролежала минут пять. Ох, как муторно… Под воздействием страха дурь ударила в голову. Я вскочила, хлюпая носом, подбежала к двери. Боженьки, что я делаю? Глупо, да? Но ведь невыносимо же… Я ударила ладошкой в дверь.
Никто не открыл.
Тогда я забарабанила по ней кулаками.
– Эй, тутошние, кто здесь?! Откройте!..
Тишина. Не слышат. Я заколотила с новой силой:
– Выпустите меня! Мне нужно в туалет! Мне нужно помыться! Да будьте же вы людьми, черт вас побери!
Я распалялась. Начиналась истерика. Сдвиг по фазе. Через считаные секунды я уже исполняла партию откровенно надрывного фортиссимо, плюя на условности и страх, и чем дольше мне не открывали, тем пуще я заводилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100