И вельможно удалился. Туманов осмотрелся. Изба срублена из лиственницы. Четыре комнаты, кухня. Куда столько? Мебель городская (чего стоило везти? Впрочем, за мед и настойку на парашюте сбросят). Убрано, опрятно, но женской руки не чувствуется. В красном углу – киот, но иконки типовые, ширпотребовские (было у Туманова дело по «клюквенникам», нахватался). Телевизор бормочет потихоньку. Афроэнтэвэшница докучает вопросами тучному певцу. Реклама: «Я хочу рассказать вам о фруктовом «Дироле», все такое.
Минут через пятнадцать нарисовался Николай Фомич, держа в одной руке миску меда с сотами, в другой – квадратную бутыль, как бы не с литр.
– Водовка городская, сам на меду настаиваю, – улыбнулся сквозь седые заросли дед. – Сейчас сковороду принесу, косуля тут намедни попалась невезучая. Заодно и о деле потрещим. Ты не сиди, помоги лучше…
Аппетитно хрустели маринованными грибками (с прошлого года, но как сохранились!).
Осторожно подведя старика к теме, Туманов подивился быстроте, с коей тот отреагировал.
– Есть такая шарашка, – ухмыляясь, бухтел дед. – Но на базу тебя вряд ли пустят. Че-то шибко научное там. И шибко секретное – вот. Хоть и не старые времена, а военные тайны и при нынешних дармоедах остались. Верно говорю?
– Вас-то пускают? – спросил Туманов, заедая ароматную водку косулиным бедром.
– Куда там, – отмахнулся дед стаканом. – Мне и не надо. Сами приезжают – за медом… Завтра четверг? Во-во, с утра и накатят. Выпьют заодно и к Маньке-самолетчице на околицу сбегают – у них на базе с развлечениями туго. Полдня потом просидят, пробалакают, знаю я их… и ты с ними. Может, уломаешь. Скажу, родственник мой из города. Пойдет?
– Пойдет. Спасибо, Николай Фомич, – балакать Туманов умел, пить – тоже. – Рано у них встает охрана, не знаете?
– Рано, парень, часикам к восьми подгонят лодочку… Пей давай, и рассказывай – я тут мало кого вижу, все закупщики угрюмые, да покупатель какой из проезжих заглянет – но они на минуточку, от них проку, как от моего козла безмолочного…
Туманов травил ментовские байки, дед поддакивал и удивлялся, водка на меду шла хорошо. Настолько хорошо, что запросто глотавший всякую дрянь Туманов, когда и полбутылки не усидели, начал проваливаться в теплый омут, как-то не страшно затягивающий… И чего это я раскемарился? – со смешинкой уловил он последнюю драгоценную мысль. Или сбойчик? Как у Шубина?..
Дурноты от опьянения, по-латински говоря, grapula (прочитал в одном ученом журнале) – он сегодня не чуял. Обнаруживал – с постыдным запозданием – очень странные вещи: что Фомич почти не пьет, что рука, не ведая стыдливости, произвольно тянется к бутыли, а скамейка под задницей превращается в расслабляющую перину на лебяжьем пуху. А глаза у старика вдруг становятся холодными, пронзительными, расчетливыми… Чем закончилась беседа, он уже не помнил. Дальнейшие события происходили в густом, клеистом тумане.
Старик не самым деликатным образом поднимал его с пола, куда-то волок. По-видимому, на чердак. Заунывно скрипела лестница, бились ноги о ступени, но воспринималось это, к удивлению, умиротворенно. Хорошая водовка у старика, без «grapul'ы»… Старик привязывал его руки к чему-то холодному, стальному. Поскрипывали ржавые пружины. Туманов погружался в бесцветную, дрожащую муть… Очнулся ночью, и что-то, видно, провернулось в сознании – начал яростно вырываться. Приподнял ножки кровати и… поставил со стуком обратно. Через пару минут заскрипели ступени, раздалось протяжное кряхтение: пчеловод не спал, поднимался. Голубоватое пламя осветило обросшие мохом стропила, символическое оконце в восточной стене. Напрягся, стиснув зубы. Намотал его Фомич не слабо, со знанием: конопаченная веревка больно грызла запястья, не думая слабеть. Слабел сам Туманов.
– Да что же ты, касатик, нервничаешь… – беззлобно бормотал старик, пристраивая свечу на ближайшую поверхность.
Седое мочало неприятно заволокло лицо – старик нагнулся. Пахнуло вонючей махрой. Он открыл было рот, чтобы плюнуть в старика матюгом, хотя и вряд ли сподобился бы – слабость его гнобила и в горле стояла баррикада, – но старик опередил. Стальная воронка раздвинула зубы, и теплая жидкость потекла в горло. Туманов замотал головой – тщетно, лиходей держал его мертвой хваткой, приспособив для удобства колено.
– Ну што ж ты так дрожишь-то, касатик… – ласково приговаривал Фомич и усиливал нажим. Еще немного, и Туманов захлебнулся бы алкоголем. Пришлось глотать обжигающую терпкую жижу, льющуюся в горло непрерывным потоком.
Бесчувствие здорово напоминало смерть. Грохот кирзачей не привнес ясности. Солнце светило Туманову в глаза. Он принимал этот свет за тусклую лампочку. Матерились мужики, стаскивая его по лестнице, волокли по двору. Чахоточно кашлял лодочный мотор, допотопный «Вихрь», он лежал на дне плоскодонки, заваленный мешковиной. Потихоньку пробуждался – благодаря главным образом вони. Бот кренился на поворотах. Хлюпала ржавая вода, насыщенная рыбье чешуей. К завершению лодочной прогулки узрел две небритые рожи. Под хмельком, угрюмые, ряженные в защитное, вооружены новенькими «калашами». Первая рожа рулила, вторая, «тикая» вмятиной на левой скуле, подавала немудреные советы по управлению транспортным средством. «Да неужто не уделаю я двоих?» – лениво подумал Туманов, планируя победоносный «маваши». Но сказалась в наличии и третья рожа – блаженствовала на носу, не теряя бдительности. Отоварила его прикладом, когда узрела, что мыслит он недоброе. Трое дружно заржали:
– С пробуждением, фраерок…
Желание вторично качнуть права не появлялось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100