В кино. Даже здесь, на краю вселенной, в темном сарае, под рассеянным светом фонаря, вокруг него витала демоническая аура.
– О, только не это, – сказала я.
Странно, жар продолжал спадать. Слабость в теле еще оставалась, но голова стала приходить в норму.
– Как ты себя чувствуешь? – вопросил Ветров. Похоже, сегодня он был серьезен и совершенно не расположен шутить. Я, кстати, тоже не была расположена. Почему-то.
– Лучше всех, – сказала я. – Ты только близко не подходи. Что с Тумановым?
Фонарик мигнул. Двое переглянулись. Второй, чуть поколебавшись, кивнул, как бы допуская, что жена Цезаря, если он того хочет, выше подозрений.
– Жив твой Вертер, жив, – сообщил бывший муж. – Даже не ранен.
– Врешь… – прошептала я.
– Слово гэбэшника, – поклялся Ветров. – Обычная история: споткнулся, упал, очнулся… Мы еще погуляем на твоей свадьбе. Хочешь? Или не пустишь?
Я вздохнула.
– Да иди ты… Где он? Почему его нет здесь?
– Вы увидите Туманова в ближайшее время, – мягко вступил второй. Над ним, в отличие от Ветрова, не висела злая аура, но в фигуре и во взгляде присутствовало нечто неприятное, кошачье.
– А Гулька? – вспомнила я.
– Сизиков мертв, – сухо поведал Ветров.
– Такие не умирают, – пробормотала я. – Они бессмертные…
– Умирают, – с каким-то злорадством прошипел Ветров. – Любые умирают. Даже бессмертные. Сизиков влез не в свой бизнес. Его убили и навсегда.
Я закрыла глаза, откинулась на подстилку. Опять затрясло.
– С кем ты, Ветров? Что это за люди? Ты можешь популярно объяснить?
Ветров молчал. Либо не захотел отвечать, либо не успел.
– Вы не должны волноваться, Дина Александровна, – убаюкивающе произнес второй. – Вы с Тумановым находитесь в надежных руках.
– Вот это меня и тревожит, – вызывающе бросила я.
– Ваши чувства понятны. Если вам не трудно, ответьте, пожалуйста, на ряд вопросов. Поверьте, это очень важно. Полагаю, нет нужды доказывать, что база должна быть уничтожена?
Мне не нужно доказывать очевидное. Гнездо дьявола должно быть растерзано – раз и навсегда. Никому не позволено превращать человеческую жизнь в бросовый товар. Никому не позволено надругаться, кощунствовать и распоряжаться по собственному усмотрению самым ценным, что есть у человека, – его душой. И никто не вправе заставить его испить до дна бездонную чашу безумия, кроме его самого…
Вопросы были сформулированы лаконично: суть. Их поджимало время. Расположение корпусов, охрана, проход на техтерриторию, ограждения, распорядок дня. Что могла, рассказала (хотя могла я так себе). Но, видно, для них любая информация о внутреннем убранстве преисподней имела ценность. Слушали внимательно, когда я слишком увлекалась, вежливо прерывали. Появился третий человек, надел наушники, вцепился в ящик и по ходу моего изложения несколько раз выходил на связь, упорно величая абонента «Тайгой», а себя «Заимкой» (не пейджер, догадалась я). Я рассказала про ленинскую комнату, про жильцов-соседей; про подземные сооружения, замаскированные под холмы; про въезды – «гаражные» ворота; про «бюрократа» и бабу, пасшую нас с Гулькой до Октябрьского, а впоследствии принимавшую участие в допросе (Ветров с коллегой многозначительно переглянулись); про Оксану Францевну Зиггер – рыжую суку с манерами профессиональной копательницы во глубине черепных коробок; про памятный второй блок, где из меня делали безумицу; про памятный четвертый, в котором я искренне возлюбила морального и физического уродца (милый мой бухгалтер…); про последующий, безымянный, где я стала хладнокровной (!) убийцей; про… девятый и его кошмарных обитателей, про черных охранников с бледными лицами; про падающих с обрыва людей; про все, все, все… Кажется, где-то к финалу я всплакнула.
Двое деликатно ушли, сообразив, что я выдохлась, остался Ветров. А я лежала, плакала и не могла остановиться, и не хотела, – хотя знала, что чем дольше я плачу, тем уродливее становится мое лицо, а характер – ну просто невыносимо гадским.
– Прости за Гульку, – мрачно сказал Ветров. – Это наши старые разборки, ты к ним отношения не имеешь. Пойми, я не виноват. Никто не знал, что так обернется.
– Благодарю тебя, светлейший, – всхлипнула я, отворачиваясь от него подальше. – Ты так мил, и доброта твоя не ведает границ, и сострадание так неподдельно… Ветров, ну почему вы все такие сволочи? Ну объясни… Ведь ты же был моим мужем! Разве это не обязывает?
Он не сразу решился проявить акт человеколюбия. Для начала я проплакалась в три ручья, пролежала пролежни, просморкалась, а уж потом он соизволил. Свершилось. На цыпочках подошел: я, ей-богу, не слышала. Положил мне руку на плечо – я вздрогнула, свернулась вокруг своего живота, как змея вокруг рюмки здравоохранения, засопела с ненавистью… Ну и дура, подумала я с негодованием. Кого ты собралась ненавидеть? Себя? Вот себя и терзай. Ты сама во всем виновата. Твоя опрометчивость и повадка влезать в авантюру, элементарно не проснувшись. Вот теперь лежи, откисай и думай над словами своей доброй учительницы по литературе, которые она твердила тебе изо дня в день, – как тяжела ты, шапка Мономаха, когда под ней пустая голова…
– Динка, свершилось недоразумение. Пойми, все кончено, – тихо проговорил Ветров. – База негодяев будет уничтожена с минуты на минуту. У спецподразделения достаточно сил и средств, чтобы нейтрализовать охрану и освободить всех несчастных. Ты молодец, Динка, – он еще раз рискнул прикоснуться ко мне рукой. Теперь я вздрогнула демонстративно. – Ты вынесла адовы муки, не рухнула с дуба и даже сохранила для потомков свое чувство юмора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100