Но отчасти удар поспособствовал сбросу хмари. Он помнил рыжую косу, до блеска отмытую водой, утлые мостки в спокойной бухте, обросшие водорослями опоры, скрипучий горбыль причала. «Уазик», в который его грузили, – со смешным подобием передвижного ментовского обезьянника. Дорога, петляющая мимо причудливых известковых колоссов… Голова еще не оправилась от отравленного алкоголя, но неоспоримую истину опер усвоил: везут в родную часть. Повторно Родине служить. Горбатый мост над бурными водами Черноярки, череда ухабов, контрольный пост с вооруженными пыльными рылами, еще один пост. Мелькнул забор, которого не было много лет назад, другой – с выпуклыми пятиконечными звездами (этот был), вышка, украшенная часовым. Тупик, в который привезли, ни о чем конкретном не сообщал – кусок «метростроевского» забора и пышные елочки вкруговую. Небо – сверху, бетонка – под колесами. «Рви без спроса, мент, – мелькнуло обреченно. – Промедление сыграет против тебя. Только фактор внезапности. Бросайся на того, кто откроет обезьянник. Бей его в бубен, завладей автоматом, положи всех троих, завладей колесами, выбивай к чертям ворота!..» К сожалению, проблемы со здоровьем не содействовали приливу бешенства. Распахнул дверцы незнакомый тип – его не было в «уазике». Широкий мужик с добродушной физией и носом-картошкой.
– Привет, – подмигнул заговорщицки, сбивая с панталыка.
Приклад опередил Туманова на мгновение. Понял этот змей, что имеет дело с достойным противником. Ударил на упреждение, когда Туманов уже бросался. Грудина взорвалась. Он заорал от тупой боли и уже не чувствовал, как двое подскочивших выдернули его из машины и куда-то поволокли…
Очнулся в комнате с уныло-ободранными стенами, с минимальным освещением и с банальной деревянной дверью, подпираемой розовощеким малым. Узкое окно («а из нашего окна сетка против мух видна»). Кулуарный закуток бывшего солдатского клуба. Старшина Любимов в комнате, подобной этой, объяснялся в любви смазливой супруге замполита части. Успешно объяснялся. Раза четыре. Вся часть за него болела.
Он сидел на стуле, с вывернутыми за спинкой руками. Запястья стягивали наручники. Явилась мысль, почему-то музыкальная, на известный минорный мотив: «…И положить не сможешь ты / трех человек из автомата…»
Грустно это.
– Взгрустнулось, товарищ? – прочитал его мысли участливый субъект с картофельным носом. Восседал товарищ напротив, на изящном трехколесном табурете, небрежно так раскачиваясь. За спиной у субъекта торчал румяный страж двери (особой жизнерадостностью не лучился, а щеки, похоже, спалил попутно с носом, уснув на солнце). Дополнительных лиц, насколько можно было судить, в «одноходке» не было.
– Грустненько, да, – хрипловато согласился Туманов.
– Это нормально, – рассмеялся добродушный. – Лишь бы не скучно.
Заскучать не дадут, – уныло определил Туманов. Что и подтвердила физиономия добродушного, мгновенно поменявшая цвет. Улыбочка померкла, и глаза обрели неподвижность. Он смотрел на пленника хищно, как ядерная боеголовка, и пытался, видимо, составить впечатление. А затем потребить. По золотому охотничьему правилу: все добытое должно быть съедено…
– Туманов Павел Игоревич, – вкрадчиво сообщил «охотник». – Это имя вам о чем-нибудь говорит?
– Скорее да, чем нет, – вынужденно признался Туманов. – А зачем вы это спрашиваете? Мой паспорт составлен на языке, отличном от русского?
Визави сузил зрачки.
– Место работы?
– Безработный, – охотно отозвался пленник. – Не повезло, знаете. Но обязательно устроюсь – при первой же возможности. У вас местечка нет на пригляде?
– Есть, – сканируя глазами его честное лицо, процедил собеседник. – Но это работа для души, не за деньги… Между прочим, хочу вас огорчить, Павел Игоревич, вы никогда не станете мормоном.
– Почему? – расстроился Туманов.
– Мормонам запрещается пить и врать. А вы, товарищ старший лейтенант, преуспели на обоих поприщах. Нехорошо. Фи.
– Нехорошо, – пристыженно согласился Туманов. – Фи.
Он тоже мог огорчить добродушного собеседника. Например, известием о том, что тот никогда не станет отцом. По крайней мере, отцом новоявленного ребенка. Ведь у него, Туманова, как у любой порядочной белки мужского рода, за обшлагом рукава имеется крохотная булавка (помимо булавки там имеется миниатюрная пилка для ногтей и запечатанное лезвие, однако в данный момент нас интересует именно булавка). А фокус с открыванием наручников – его любимое занятие тоскливыми зимними вечерами. Причем доведенное до безупречности. (Отличное, между прочим, садомазо: за чтением Кафки отмыкать на себе собственноручно надетые браслеты.) И самое меньшее через минуту уважаемый собеседник перестанет быть потенциальным отцом, поскольку наручники уже наполовину разомкнуты.
Но он не стал огорчать хорошего человека раньше времени.
– Итак, любезный, позвольте вас спросить, – деловито осведомился визави. – С какой целью вы расспрашивали Николая Фомича о бывшей воинской части номер 32624?
Отвечать по-честному, видимо, не следовало. Узнают лиходеи про Алешку – будет полбеды. Узнают про Шубина, конфискованную тетрадку и старые фотографии с огрызком карты, да еще про особый интерес к «Диджей-Эр Фарм» со стороны верных дзержинцев – будет полнокровная большая беда.
Но вопрос подразумевал ответ. Хотя бы насквозь формальный.
– А пошел ты, – достойно выкрутился Туманов. И немногословно, буквально десятком рубленых фраз, развил и конкретизировал тему. Наступила щекотливая пауза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100