[2]
«Ба! – поразился Туманов. – На чисто королевском шпарит. Что за цирк, а?»
– Это по-каковски? – проворчал охранник.
– По-аглицки, – охотно пояснил человек, подходя ближе.
– Спицын, это ты херней занимаешься? – неуверенно поинтересовался второй, ослабляя ремень автомата.
А далее все было как гром средь ясного неба. Не назвав себя, человек заработал руками. Будто мельница включилась. Искорка ли в глазах проскочила? Нога ли мелькнула? Не сообразишь… Охранники дружно попадали. Стремительно, не успев осознать в своей жизни самого главного.
– Гулька! – взвизгнула по тылам Динка.
Услыхала знакомые нотки, выскользнула из расщелины – и потикала.
Куда, идиотка!.. Совсем рехнулась?.. Он похолодел. Но потом прикинул – голос знакомый. Слышал, видел… «Что-то я не доезжаю, – подумал он, – это положительный герой или отрицательный? И умирает больно часто. И скользкий какой-то… И что, черт возьми, у них там с Динкой было?!»
Бросил взгляд на сараюшки – тишина. На бабские визги не реагируем, парни? Выбрался из-под наката и, держа автомат над головой, взошел вслед за Динкой на мост. Не стреляй, паренек, свои, русские идут…
Красилина Д.А.
Кто сказал, что наша жизнь – не храм Мельпомены со всеми его атрибутами? Роли гибнут – актеры остаются. Декорации меняются с ошеломительной частотой. Сцена чередует сцену. И сама ты – отнюдь не в бенуаре… Что меня вынесло? Какая сила подбросила в воздух и вырвала из расщелины?.. Жар из головы ударил по ногам, гремя по бревнам, я влетела на мост, но дальше завод моторчика иссяк (плохой моторчик), ноги подкосились – я вцепилась в холодное ограждение, стала задыхаться. Астения и жар – какая глыбища в теле…
– Гулька, живой, Искариотушка…
– Ха, – сказал Гулька, хватая меня за руку. – Ситуация. Куда фига – туда дым. А ты молодец, Динка. Настоящая каменная баба.
– Ах ты хлюст… Ты живой… Ты опять живой… – бормотала я, пребывая на грани беспамятства.
– Пойдем, пойдем… Не тронули меня ваши ужастики, не тронули… – залопотал Гулька и потянул меня с моста. Где-то на горизонте возник Туманов… Что он делал? Почему держал автомат над головой? Я уже вообще никуда не въезжала… – Но что пережил – не описать, – продолжал Гулька. – Представляешь – постояли, попялились и дальше побежали. Не тронули. Вас они хотели… Ты можешь в такое поверить? Во вопросец, да?.. А ну, резво, говорю, ты, неживая, переставляй ноги…
Туманов не успел ничего возвестить. Ни здрасьте, ни по морде… Началось новое безумие. Из какой-то сараюшки, притулившейся под склоном, показалось что-то черное. Блеснуло пламя… По нам открыли огонь!.. Гулька глухо охнул, замахал руками, будто раненая птица, пытающаяся взлететь. Туманов споткнулся, выронил автомат… Мы упали все вместе. Разом. Точно сговорились. Я – чуть позже. Руки еще цеплялись за перила, но перила падали вместе со мной… Однако я помнила еще какой-то урывок из последующих событий. Глаза мои, в отличие от мозгов, были распахнуты, а уловители раздражения – развернуты. Запечатлела… С горы посыпались люди. Черные букашки. Много, не считала. Поболе десятка. Как черти одинаковые из табакерки. Кто-то побежал к мосту, другие ворвались в сараюшку, топча упавшего.
Я заорала, как ненормальная…
О святые мои мученики… Я помню это трудное мгновенье. Я тряслась, как флагшток на рее, голову бросало из огня в полымя, рвало на части. Клянусь – предложи мне в тот момент отличить тамбур от тамбурина, а начало матанализа от конца света, я бы умерла, а не отличила. В голове росла дыра похлеще озоновой. Кто-то поднял меня на руки, понес. Я еще трепетала раненой газелью, повизгивала, качала права – но уже так, из чистой проформы. Для поддержания имиджа, так сказать, не для эффекта. И совсем напрасно. Вы б, газели, не галдели…
– Ах ты Пигмалион уетый, достукалась… – восхищенно произнес кто-то со стороны знакомым голосом. Но не Гулькиным, могу поручиться.
Потом был черный провал, из которого я выбиралась неделями, а все это время надо мной висел борзой мужичина с луженой глоткой и вместо того, чтобы молчать, все орал какие-то первомайские лозунги о коренном переделе мира, о необходимости коего потом так долго говорили люди в белых халатах, но я их уже не слушала… Когда я очнулась, все разом умолкло. Вериги опали. Я лежала в грязной дощатой сараюшке. Подо мной была брезентовая подстилка, которая тоскливо поскрипывала. На гнилом перекрытии болтался переносный фонарь.
– Что со мной? – прошептала я, приподнимаясь.
– У вас был жар, вам дали лекарство, – произнес кто-то в голове. – Не волнуйтесь, маленькая инъекция. Это сильнодействующее средство, от него вам станет легче.
О бог-отец… Опять уколы. Некто рукастый отвинтил крышку термоса, плеснул в пластмассовую чашку-раскладушку. Протянул.
– Выпейте.
Я заглянула на дно. На дне темной горкой лежали чаинки – совковый вариант заварки. Брандахлыст какой-то. Я выпила, ни о чем не думая, не сожалея. Жидкость была теплой – не горячей. Похожей на чай, но без сахара. Вприглядку. Кружка уплыла из рук, утвердясь на деревянной чурке. Я навела резкость. Поверх чурки, помимо кружки, стоял металлический предмет, похожий или на рацию, или на камеру обскуру. «Нет, это пейджер», – почему-то подумала я. А под предметом лежал обрывок старой газеты. В глаза бросилась жирно отпечатанная реклама: «Организация купит гильотину…»
Я подняла голову. Двое в темном и облегающем стояли бок о бок и глазели на меня пристально и задумчиво. Одного из них – подтянутого, с блестящими глазами – я где-то видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100