Длинный стол, отполированный до зеркального блеска, искрился, как тихое озеро под луной, и я видел свое отражение в столешнице. Я смотрел на себя и уже не узнавал. Мое лицо под белым капюшоном – это было чужое лицо: лицо преждевременно повзрослевшего колдуна, серьезное не по годам. Избранники, должен заметить, не уме­ли вести себя за столом: они жевали с открытым ртом, громко чавкали и выковыривали ногтями застрявшие между зубами кусочки пищи или пытались достать их языком, ни капельки не стесняясь сидящих рядом. Уже за десертом, каковой пред­ставлял собой что-то похожее на пареный чернослив со смета­ной, мои сотрапезники пустились в жаркий интеллектуаль­ный спор, но я так и не понял о чем. Как я уже говорил, я пребывал в полном оцепенении, и только потом, уже вечером, до меня дошло, что на пиру не было нашего Мастера.
Я быстро привык к Утреннему Созыву. Поскольку у нас не было ни луны, ни солнца, Время в Башне являло собой умозрительную конструкцию и отмерялось колокольным зво­ном, причем для каждого часа братья Греда и Эп играли свою собственную мелодию.
Сейчас я вам опишу наш день.
Утренний Созыв призывал Избранных в Трапезную на зав­трак. Когда мы туда приходили, стол был уже накрыт, и мне было до ужаса любопытно узнать, как действует здешняя сис­тема обслуживания. Кто готовит еду? Кто меняет белье у меня на постели? Кто следит за тем, чтобы Башняработала? Я спра­шивал, я тянул братьев за рукава. Я был очень настырным. Но, увы. Хотя разговоры за завтраком не запрещались, братья, как правило, не общались друг с другом. Каждый был занят своими собственными проблемами, и как настойчиво я ни до­пытывался ответов – ничего не добился.
(С вашего позволения, я скажу пару слов о кушаньях. Было никак невозможно понять, что именно это было. Какая-то мокрая, темная и комковатая масса. Грибы подавались исключительно в виде супа или пюре; мясо неизвестного происхож­дения было как будто резиновым; овощи как таковые отсут­ствовали вообще, а были какие-то тонкие нити зеленого цвета с запахом болотного мха. Но братья всегда ели жадно и дули на ложки, чтобы скорее остудить еду, и дыхание их отдавало прогорклым грибком.)
После завтрака звучал Созыв к Прилежанию, и братья, сы­тые и довольные, расходились по своим мастерским. Первый рабочий час посвящался Теории, второй – Компоновке и Усовершенствованию. Третий и четвертый – Воплощению и Реализации.
Призыв к обеду звучал, как орган: одна долгая нота в низ­ком регистре, вторая – высокая, звонкая. Этот звук неизменно воодушевлял Избранников, ломавших головы над загадками мироздания. Они сразу бросали свои труды и бежали в Трапез­ную чуть ли не вприпрыжку, а при встрече почти улыбались друг другу. Обед в отличие от завтрака проходил оживленно и шумно, в жарких дебатах и обсуждениях: все говорили напере­бой, но умолкали буквально на полуслове при звуках Созыва к Возобновлению Изысканий. Склонив головы с выбритыми тон­зурами, братья вновь расходились по своим мастерским.
Время послеобеденных изысканий распределялось следу­ющим образом: сначала – Творческий Прогресс, потом – Полное Недоумение и в конце – Яростное Разрывание Бумаг. После того как все ненужные записи и мертворожденные идеи отправлялись в мусорную корзину, Избранникам дозволялась и даже вменялось в обязанность вздремнуть – ровно двадцать минут, до ужина.
Ужин разительно отличался от полуденной трапезы. По будням он проходил в Красной Комнате; по субботам – в Алой Палате; по воскресеньям – в Зале Торжеств. Согласно обычаю, во время ужина один из шести братьев читал избран­ные отрывки из Книги Наставлений.
Доступ к этой священной книге, также известной как Руко­водство, или Путеводитель, или Книга Проектов, имели лишь полноправные члены Братства, иными словами, мне в руки ее не давали. Я приобщался к ней только посредством ежевечер­них слушаний (тут я замечу, что книга была толстенная, при желании такой книженцией можно и лошадь убить, если как следует стукнуть по голове) и не понимал вообще ничего из того, что слышал. Ибо Книга Наставлений была написана на неведомом мне языке: это был некий гортанный шифр, вокализация в чистом виде, не соотнесенная ни с «понятиями», ни с «предметами». Но иногда, когда внимание у меня рассеива­лось, я улавливал в этом потоке звуков что-то смутно знакомое. Как это бывает, когда какой-нибудь запах вдруг напомнит тебе про детство. Заинтригованный, я попросил братьев научит этому языку. Но они отказались, намекнув, что всему свое время: когда будет нужно, я сам все пойму. Я умолял брата Эридуса, башенного полиглота, перевести мне хоть что-нибудь, но он неизменно ссылался на колики и удалялся к себе в мастерскую. Надпись на его двери – Salus extra arduam non est – недвусмысленно отсылала меня работать, и мое любопытство так и не получило удовлетворения.
Предполагалось, что мне надлежало учиться, дабы подна­тореть в науках, но и тут тоже ждало меня разочарование. Хотя я посвящал все свое время учению и посещал по расписанию каждую мастерскую, братья не слишком охотно делились со мною своей премудростью. Если я что и узнал, то лишь самые элементарные принципы всех дисциплин, изучаемых в Баш­не. Я утешал себя тем, что безразличие братьев, может быть, объясняется тем, что они полностью поглощены работой, и им недосуг заниматься моим образованием. Может, они спе­циально держат меня в неведении, но не для того, чтобы ук­рыть от меня свои знания – а у меня иной раз возникала та­кая мысль, – а потому, что хотят научить меня мыслить самостоятельно и доходить до всего своим умом? Может, они проверяют, насколько я любознателен и смышлен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81