Но в тот день все было по-другому. В тот день она… Она поморгала, дивясь тому, что побудило ее встать с кровати так стремительно, словно в то рождественское утро, когда ей было всего шесть лет от роду. Глори не могла понять, каким образом у нее возникло знакомое с детства чувство предвкушения удовольствия от чего-то нового и удивительного, как будто в чулке для нее припрятан новогодний подарок.
Что-то новое и удивительное… В ее воображении возник образ Данте Тревани. Опять этот тип! Она выпроводила его. Что и говорить, он довольно смазлив, но это еще не значит, что он будет занимать ее мысли на утренней заре. Она встала рано, чтобы полюбоваться восходом солнца в Аризоне, и не собиралась глазеть на человека, отказавшегося у нее работать.
Глориана не отрывала глаз от окна, ожидая восхода солнца.
Наступление рассвета сопровождалось не яркой вспышкой солнечных лучей, а лишь едва заметным переходом от чернильной темноты к утренним сумеркам. Ее бы не огорчила и облачная погода, если бы это принесло хоть какое-то облегчение от страшной жары. Неожиданно для самой себя она снова вернулась к мысли о Данте Тревани. Глори не могла себе объяснить, почему он почти не выходит у нее из головы. Она готова была поклясться, что ее больше занимала забота, как уберечь свое зеркало, нежели сам незваный гость. И все же собранность и си \а, которыми дышал каждый дюйм его худого, длинного, мускулистого тела, не давали ей покоя. Невольно ей вспомнилось, как солнечный свет зажигал бронзовые блики в его волосах и глазах, как он тщетно старался скрыть от нее смущение, доверчивость, панический страх, решимость. Данте являл собою странное сочетание уязвимости и силы одновременно. Глори предположила, что Данте одурманил ее так же, как умопомрачительные опыты, которые она видела в начале года в гостях у мистера Томаса Эдисона. Она испытала такой благоговейный страх перед чудесами, граничащими с колдовством, что несколько дней кряду была не в состоянии ни думать, ни говорить о чем-либо другом. Но понемногу чудесные образы потускнели и удивление отступило, а теперь даже самые решительные усилия вспомнить то, что она видела в лаборатории в Менло-Парке, вызывали в ее памяти лишь расплывчатые серые пятна, мелькавшие в темноте.
Данте Тревани. Громадное серое пятно. В один прекрасный день она точно так же не сможет вспомнить его лицо, и при этой мысли она внезапно почувствовала, к своему удивлению, легкую досаду.
Молодой человек не захотел поступить к ней на работу, и Глори прогнала его, поэтому с наступлением рассвета ей предстояло позаботиться о своих подопечных, пока они не стали ржать, задирая вверх свои породистые головы, и сотрясать ударами копыт стенки своих стойл, требуя корма. Что ж, Данте от работы отказался, и ей придется заняться этим самой.
Скрипучий храп Мод – она называла его «ритмичным дыханием» и считала, что со стороны Глори несправедливо называть его храпом, – говорил о том, что ее приятельница все еще спит в своей уютной маленькой постели в другом конце вагона. Она мгновенно проснулась бы, коснись Глори ее плеча, и они вместе могли бы проделать эту нехитрую работу – задать лошадям корм и выгрести из стойл навоз. Но тогда Мод сразу бы заметила темные круги под глазами Глори и догадалась о ее хандре. Уж лучше позаботиться о лошадях ей одной.
Глори выглянула наружу. Небо было так обложено тучами, что ей не пришлось беспокоиться о том, как бы яркий свет не разбудил Мод. Она проскользнула в дверь и тихо закрыла ее за собой. А потом кто-то спрыгнул на площадку с крыши вагона, едва не заставив ее снова скрыться за дверью.
– Дан… Данте? – с дрожью в голосе выдавила Глори. Она прижала руку к груди. Сердце ее забилось быстрее, но скорее от внезапного прилива восторга, нежели от страха.
Ее губы тронула слабая улыбка, и ей стало неловко за свой порыв.
– Глориана, – отозвался он, – доброе утро.
– Взгляните, как затянуло небо. Могу поспорить, что будет дождь. И вправду доброе утро.
– Если честно, я предпочел бы солнце. Она с сомнением фыркнула:
– А я, откровенно говоря, нет! И надеюсь, что дождевая туча пройдет прямо через Холбрук. В погожие дни железнодорожные вагоны раскаляются, как консервные банки с бобами на походном костре.
Данте нагнулся вперед, не выпуская из рук края вагонной крыши, и рукава камзола обтянули мускулы его рук, оказавшиеся намного мощнее и круглее, чем Глори рисовала их в своем воображении минувшей ночью. Она проглотила комок во внезапно пересохшем горле, заметив, что на нем не было металлического жилета. Под рубашкой, расстегнутой почти до самого пояса, виднелись мелкие завитки медно-коричневых волос, покрывавших богатырскую грудь. Весь его облик дышал непринужденной грацией тигра, скрывавшей за легкостью и вкрадчивостью огромную силу, не только телесную, но и духовную. Даже цирковой силач Бенни Нейдер не мог бы похвастаться такой мужественной красотой, какой обладал Данте.
Для конюха он был слишком благороден.
– Что вы здесь делаете? – спросила Глори, когда вновь обрела голос.
– Вы знаете, чего я хочу.
Прозвучавшее в грубоватом голосе страстное желание задело ответную струну где-то в самых потаенных глубинах ее души. У Глори вдруг подкосились ноги, и вовсе не от качки вагона… Внезапно она поняла, что его слова не имели ничего общего с попыткой ее соблазнить.
Данте по-прежнему думал только о зеркале. О, дикарь!
– Не вздумайте пытаться выкрасть у меня зеркало, – холодно сказала Глори.
Он выпустил из рук закраину крыши и с оскорбленным видом выпрямился, метнув на нее красноречивый взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107