Впрочем, слово «страх» было, возможно, неудачным, и Глориана мысленно внесла поправку. Парады не могли внушать ей страха, поскольку она участвовала в парадах цирка не реже одного раза в неделю на протяжении всей своей жизни. Парады были частью ее работы – они вызывали интерес к артистам, соблазняли горожан, заставляя их расставаться с заработанными тяжелым трудом монетами ради пары часов красочного зрелища.
Она участвовала в таком количестве парадов, что трудно сосчитать, но никогда ей не приходилось пробираться через выстроившихся по сторонам людей, и только теперь, глядя, как Данте осторожно ставил ногу, обходя сонного ребенка, Глориана поняла, что такое завораживающий соблазн парада.
Мод одела Данте во все черное. Как она объясняла, он должен выглядеть бедно и быть похожим на головореза, чтобы никто в Плезент-Вэлли не осмелился тронуть Глори, когда он будет рядом с нею. Однако Глориане его черный костюм и блестящие бронзовые волосы лишний раз напоминали окрас полуприрученного тигра. Он двигался с присущей тигру легкостью и точностью. Медно-карие глаза с кажущимся безразличием ощупывали взглядом каждого пассажира в каждом вагоне, через который они проходили, как порой камышовый кот, напускающий на себя равнодушный вид, подкрадывается к своей жертве, чтобы броситься на нее в смертоносном прыжке.
Этот проклятый черный костюм! Она предпочла бы, чтобы на нем по-прежнему были широкие штаны, скрывавшие изящество его плоского живота и узких бедер. Она была не в силах оторвать глаз от его спины, как ни ругала себя за такую слабохарактерность.
Она расплачивалась за свою рассеянность, когда какая-нибудь корзина с курами, засунутая под вагонную скамью, внезапно взрывалась громким кудахтаньем. Глориана в испуге отшатывалась, хватаясь за ручки чьей-нибудь корзинки для рукоделия.
Равновесие она восстанавливала мгновенно. Это было у нее профессиональное. Цирковой народ разгонял бесконечную скуку путешествий в поездах оживленной болтовней – каждый делился опытом, и Глори научилась от Мод и от многих других акробатов множеству приемов сохранения равновесия. Однако Данте этого знать не мог. Он спешил поддержать ее, когда резкий наклон вагона едва не сбивал ее с ног. И она не протестовала, когда он подхватывал ее под руку, прижимая к себе, и низко склонялся к ней, бормоча: «Не беспокойся, Глориана».
«Не беспокойся, Глориана». Она не сопротивлялась, когда он ее подхватывал. Данте постоянно выходил за круг своих обязанностей. Ведь ее надо было охранять, но не обнимать. Но Данте так поддерживал Глори, что все время гладил ее по плечу. Это получалось как бы само собой. Они оказывались так тесно прижатыми друг к другу, что она слышала шуршание своей коленкоровой юбки, касавшейся проклятых черных штанов. Когда ее спина прижималась к его груди, она слышала, как билось его сердце.
Даже супружеские пары не осмелились бы ходить на людях так крепко обнявшись, но он ни на мгновение не ослаблял руки, пока они не проходили вагон от одного конца до другого. Чего еще она могла ожидать от мужчины, похожего на полуприрученного тигра? Воспитанная молодая леди не потерпела бы таких вольностей ни единой минуты, не говоря уже об опьяняющем ощущении мужской власти. Его подбородок касался головы Глориа-ны, а плечи возвышались над нею как башня. Его тело прикрывало ее как щитом, так что пассажирам, которые оборачивались им вслед, почти не удавалось увидеть Глориану.
«Оцепенение, гнет» – такими словами мать обычно описывала ей поворот в жизни женщины, если она позволяла мужчине подчинить ее себе. Действительно, ее ошеломляло присутствие Данте, но в его легких прикосновениях не было ничего подавляющего. Она понимала, что он разжал бы свои руки, сделай она хоть малейшее движение в попытке от них освободиться. А ей этого совсем не хотелось. С укрывавшим ее от звуков и взглядов Данте она чувствовала себя более свободной, чем когда-либо раньше.
– Ты можешь открыть дверь? – В голосе Данте послышалась неуверенность, прозвучавшая в унисон с нерешительностью в его сердце.
Если бы она сделала то, что он просил, это было бы молчаливым одобрением того, как он ее обнимал. Если бы отказалась и потребовала, чтобы это сделал он, как подобает истинному джентльмену, ему бы пришлось ослабить эти узы, а может быть, и вовсе отойти от нее. Она вспомнила боль, исказившую его черты, когда сказала ему, что он не джентльмен, и обиду, которой он не смог скрыть еще раньше, когда она назвала его незаконнорожденным.
Дверь открыла Глориана.
Она не сдержала короткого вздоха разочарования, когда увидела в открытую дверь прямо перед ними вагон-конюшню. Обычно она испытывала облегчение, потому что здесь подходило к концу нудное путешествие через весь состав; в этот же вечер она была бы не против, чтобы впереди оставалась еще пара вагонов. Когда они вышли на площадку, Данте притянул ее. к себе совсем вплотную, и они постояли так несколько секунд, пока от толчка раскачивавшегося вагона за ними не захлопнулась дверь. Грохот вагонных колес и свист ветра оглушили Глориану. Наверное, поэтому она не различала больше никаких звуков, кроме биения собственного сердца, колотившегося гораздо быстрее, чем всегда. Скорее всего это объяснялось прогулкой через весь состав. Они одновременно снова двинулись короткими, осторожными шагами по узкому переходу над предательской сцепкой. Руки Данте служили ей опорой не хуже металлических перил. Она открыла дверь вагона-конюшни, на этот раз сама, не дожидаясь его просьбы.
Данте оставил там зажженный фонарь, но из предосторожности закрепил его так надежно, что упасть и вызвать пожар он не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107