А до той поры завещание мое будет пребывать в вашем сердце — за семью печатями, как ему и подобает.— Я все понял, — сказал Алваро.— Раз так, то вам легко будет понять и нечто другое, — сказал фидалго с улыбкой. — Исполнение одного из двух пунктов моего завещания я, может быть, возьму на себя. Угадайте какого.— Того, что принесет мне счастье! — ответил молодой человек, покраснев.Дон Антонио пожал ему руку.— Ну вот, вы меня порадовали, — сказал фидалго. — Мне жаль только, что есть одна печальная обязанность, которую необходимо выполнить. Скажите, Алваро, вы не знаете, где сейчас Пери?— Я только что его видел.— Подите и позовите его ко мне.Алваро удалился.— Попросите сюда, сын мой, вашу мать и сестру.Дон Диего пошел за ними.Оставшись один, фидалго сел за стол и что-то написал на куске пергамента. Потом сложил его, перевязал шнурком и запечатал гербовою печатью.В комнату вошли дона Лауриана и Сесилия, а вслед за ними дон Диего.— Садитесь, дорогая.Дон Антонио собрал всю семью, чтобы придать больше торжественности тому, что он собирался сделать.Когда вошла Сесилия, он шепнул ей на ухо:— Что ты ему подаришь?Девушка мгновенно все поняла. Их любовь к Пери, чувство благодарности, которое они испытывали к нему, все это было тайной между отцом и дочерью; тайну эту они берегли, словно то было нежное растение; никто больше не должен был знать, какую искреннюю дружбу они питают к индейцу.Услыхав вопрос отца, Сесилия, которой пришлось столько всего пережить за один только день, сразу же сообразила, о ком идет речь.— Как, вы все-таки хотите прогнать его! — воскликнула она.— Это необходимо, я тебе уже говорил.— Да, но я была уверена, что вы потом передумали.— Это невозможно.— Что же он сделал плохого?— Ты знаешь, с каким уважением я отношусь к нему; если я говорю тебе, что это нельзя, что он не может у нас оставаться, ты должна мне поверить.— Не сердитесь на меня.— Значит, ты больше не возражаешь?Сесилия молчала.— Если ты решительно против, этого не будет. Но ты огорчишь свою мать, да и меня тоже, потому что я ей обещал.— Ваше слово для меня закон, отец мой.В дверях появился Пери. Когда он увидел, что вся семья в сборе, лицо его омрачилось, он забеспокоился; держался он почтительно, но осанка его выражала то чувство собственного достоинства, которое присуще натурам избранным. Его большие черные глаза оглядели весь кабинет и остановились на величественном лице дона Антонио.Предвидя, что должно произойти, Сесилия спряталась за спину брата.— Пери, ты веришь, что дон Антонио де Марис твой друг? — спросил фидалго.— Да, насколько белый человек может быть другом индейца.— Ты веришь, что дон Антонио де Марис тебя уважает?— Да, он это говорил и доказал.— Ты веришь, что дон Антонио де Марис хочет отблагодарить тебя за то, что ты спас его дочь?— Если так нужно, да.— Ну так вот, Пери, дон Антонио де Марис, твой друг, просит тебя, чтобы ты вернулся к своему племени.Индеец вздрогнул.— Почему ты меня об этом просишь?— Потому, что так нужно, друг мой.— Пери понимает: тебе надоело держать его у себя.— Нет!— Когда Пери сказал тебе, что остается, он ни о чем не просил; дом у него из соломы и стоит на камне, столбами ему — лесные деревья. Рубашку Пери соткала его мать и принесла месяц назад. Пери тебе ничего не стоит.Сесилия плакала. Дон Антонио и его сын были расстроены, даже у доны Лаурианы и у той, казалось, дрогнуло сердце.— Не говори так, Пери! Ты всегда мог бы получить у меня в доме все, что тебе нужно, если бы сам не отказался и не пожелал жить отдельно у себя в хижине. И сейчас еще ты можешь просить у меня все, чего хочешь, все, что тебе нравится, — все будет твоим.— Почему же ты велишь Пери уйти?Дон Антонио не знал, что сказать; он вынужден был придумать какой-то предлог, чтобы объяснить индейцу, почему он так распорядился. И он решил сослаться на требования религии, с которыми считаются все народы.— Ты знаешь, что у нас, белых, есть бог, он живет там наверху, мы его любим и уважаем и повинуемся его воле.— Да.— Так вот, бог не хочет, чтобы среди нас жил человек, который его не чтит и не знает. До сегодняшнего дня мы его не слушались; сегодня он нам приказал.— Бог Пери тоже приказывал ему жить с матерью, со своим племенем, в родных местах, где спят кости его отца, а Пери оставил все, чтобы идти за тобой.Наступило молчание. Дон Антонио не знал, что сказать.— Пери не хочет тебе больше досаждать. Он только ждет, что скажет сеньора. Ты приказываешь мне уйти, сеньора?Дона Лауриана, в которой сразу же взыграли все ее предрассудки, как только зашла речь о религии, повелительно взглянула на дочь.— Да! — пробормотала Сесилия.Индеец опустил голову: по щеке его скатилась слеза.Нет возможности передать, как он страдал! Слова не могут выразить ту глубокую муку, что снедает сильную, мужественную душу, когда она в первый раз сражена скорбью. Х. ПРОЩАНИЕ Дон Антонио подошел к Пери и пожал ему руку.— Пери, я в неоплатном долгу перед тобой. Но кроме того, я в долгу и перед самим собою. Ты возвращаешься к своему племени. Как ты ни храбр и ни силен, может статься, что война кончится для тебя неудачей и ты попадешь в плен к кому-нибудь из белых. Тогда этот пергамент сохранит тебе жизнь и свободу. Прими его от твоей сеньоры и от меня.Фидалго протянул индейцу клочок пергамента, на котором он перед этим что-то написал, и обернулся к сыну:— Этот документ, дон Диего, служит гарантией для Пери на случай, если он окажется пленником какого-нибудь португальца: дон Антонио де Марис и его наследники отвечают за пленного и обязуются заплатить необходимый выкуп. Это еще одна моя воля, исполнить которую я вам завещаю, сын мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110