И вот из этого облака выходит юноша; он припадает к ее ногам и робко ее о чем-то молит.Ей чудилось, что она краснеет; розовые щеки ее действительно зарделись румянцем; но понемногу смущение прошло и уступило место нежной улыбке.Грудь ее вздымалась, тело трепетало; она чувствовала себя счастливой, и с этим ощущением счастья открыла глаза, но тут же с досадой снова закрыла их: вместо прекрасного кавальейро, который только что был рядом, она увидела у своих ног индейца.И тогда, все еще продолжая грезить, она, словно оскорбленная принцесса в порыве гнева, нахмурилась и топнула ножкой.Но ее раб глядел на нее, и в глазах его было столько печали, столько смирения и немой мольбы, что ею овладело какое-то странное чувство: ей вдруг стало грустно, так грустно, что она убежала к себе и расплакалась.И тут снова явился ее прекрасный кавальейро; он осушил ее слезы, утешил ее, и она опять улыбнулась. Но остался какой-то налет тайной грусти, и, как ни жизнерадостна она была по натуре, ей не сразу удалось эту грусть развеять.Вдруг внутренняя калитка сада открылась, и другая девушка, еле слышно ступая по траве, подошла к гамаку.Она была полной противоположностью Сесилии; это был тип истой бразильянки, стройной красавицы, в которой гармонично сочетались веселость и нега, ленивая медлительность и горячая страсть.Большие черные глаза, смуглая и слегка розоватая кожа, черные волосы, надменные губы, полная задора улыбка придавали ее лицу какое-то неотразимое обаяние.Она остановилась перед Сесилией, которая дремала, раскинувшись в гамаке, и не могла скрыть восторга перед ее нежной умиротворенною красотой; едва заметная тень, что-то вроде горечи, скользнула вдруг по ее лицу, но тут же исчезла.Присев на край гамака, она наклонилась к спящей, то ли чтобы поцеловать ее, то ли чтобы убедиться, что та действительно спит.От толчка Сесилия открыла глаза и увидела перед собою свою двоюродную сестру.— Ленивица, — сказала Изабел, улыбаясь.— И в самом деле, — ответила девушка, заметив, что тени стали длиннее, — скоро стемнеет.— А ведь уснула ты, когда еще солнце было высоко, не правда ли? — шутливо спросила ее Изабелл.— Да что ты, я ни минуты не спада, просто сама не знаю, что со мной, грустно мне что-то.— Грустно? Тебе, Сесилия? Ни за что не поверю. Легче поверить, что птицы перестали петь на рассвете.— А, вот как! Ты мне не веришь?— С чего тебе грустить, ты же всегда улыбаешься, всегда веселишься, резвишься, как птичка?— Ну и что же! Все в этом мире проходит.— Ах, понимаю! Тебе надоело жить в этой глуши.— Я так уже привыкла видеть каждый день эти деревья, эту реку, эти горы, что люблю их; кажется, , что тут я и родилась.— Так отчего же ты грустишь?— Не знаю, мне чего-то не хватает.— Не понимаю, чего тебе может не хватать. Ах, знаю! Угадала!— А что ты могла угадать? — спросила Сесилия удивленно.— Чего тебе не хватает.— Но если я сама этого не знаю! — улыбаясь, сказала девушка.— Смотри, — ответила Изабелл, — вон у тебя голубка — она только и ждет, чтобы ты ее позвала; вот маленький олененок, он глядит на тебя так кротко. Недостает только третьего зверя.— Пери! — воскликнула Сесилия, которую рассмешила эта догадка.— Вот именно! Перед тобою два пленника, оба они живут, чтобы удовлетворять твои прихоти, и ты недовольна, что не видишь третьего, самого безобразного и нелепого.— А и в самом деле, где же он? Ты его не видала?— Нет, понятия не имею, куда он делся.— Он ушел третьего дня вечером. Уж не случилось ли с ним какой беды! — воскликнула девушка в тревоге.— Что ты, какая там беда? Он же каждый день на охоте, бегает себе по лесу как зверь!— Верно, только никогда еще он не уходил так надолго из дома.— А что, если он стосковался по своей прежней свободе?— Ну нет! — порывисто вскричала Сесилия. — Не может быть, чтобы он ни с того ни с сего нас покинул!— Зачем же тогда он отправился в сертан?— А ведь, пожалуй, ты права…. — встревоженно сказала Сесилия.Она опустила голову и загрустила. Взгляд ее упал на олененка: его черные глаза смотрели на нее со всею нежностью и кротостью, которыми их одарила природа.Девушка протянула руку и прищелкнула пальцами. Услыхав этот звук, ее четвероногий любимец подпрыгнул от радости и уткнулся головою в подол ее платья.— Ты-то не убежишь от своей хозяйки, правда? — сказала она, гладя рукой его атласную шерстку.— Не огорчайся, Сесилия, — ответила Изабел, стараясь развеять ее грусть, — попросишь дядю, он поймает тебе другого индейца. Увидишь, тот будет получше, чем твой Пери.— Знаешь, дорогая, — сказала Сесилия, и в голосе ее послышался упрек, — ты очень несправедлива к этому бедняге. Он же не сделал тебе ничего худого.— А как же еще прикажешь относиться к дикарю, у которого темная кожа и красная кровь? Разве твоя мать не говорит, что индеец — это животное вроде лошади или коровы?Слова эти были сказаны с горькой иронией, и дочь Антонио де Мариса эту иронию поняла.— Изабелл! — воскликнула она с обидой.— Я знаю, что ты так не думаешь, Сесилия; твоему доброму сердцу не надо видеть цвет кожи, чтобы узнать душу. Но другие! Что я, по-твоему, не замечаю, с каким презрением здесь относятся ко мне?— Я уже не раз тебе говорила, что это только так кажется, все здесь тебя любят и уважают.Изабелл покачала головой:— Можешь сколько угодно меня утешать, но ты же сама видишь, что это не так.— Ну, если на минуту моя мать вспылила…— Минута эта оказалась очень длинной, Сесилия! — ответила смуглянка с горькой усмешкой.— Но послушай, — возразила Сесилия, обняв Изабелл и притягивая ее к себе, — ты ведь хорошо знаешь, что моя мать очень строга со всеми, даже со мной.— Пожалуйста, не утешай меня, милая, это только лишний раз подтверждает то, что я тебе уже сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110