Орудия целы, значит, и люди не пострадали. Ему известно, что на участке соседней дивизии танки противника вчера вечером углубились в нашу оборону. Сегодня они будут прощупывать позицию 300-й стрелковой.
...Один за другим на пригорок выползают танки. Перестраиваются, маневрируют, водят стволами пушек вправо-влево, стреляют наугад. Руки Бурлова проворно крутят маховики поворотного и подъемного механизмов, сам он, кажется, прирос к окуляру панорамы, выжидая, когда передний танк повернется к нему уязви-
мым местом, И терпение его вознаграждается. Он толкает вниз рычаг спуска, орудие вздрагивает, как от испуга, и успокаивается после выстрела. Тут же Бурлов снова хватается за маховики. Рукавицы на тесемках болтаются, мешают ему, он отрывает их, швыряет под ноги.
— Вмазал в гусеницу! — кричит кто-то зло и радостно.
Странным Бурлову видится танк; шире нашей «тридцатьчетверки», но пониже, поприземистее и почему-то черный, а кресты — желтые. Командир орудия смотрит на наводчика и не может понять, почему тот.торопливо вскрывает индивидуальный пакет, затем бросает к его ногам, а сам торопится к панораме. Тут только Бурлов замечает, что ранен в голову.
— По танку! — он и сам не различает своего голоса. Кажется, нет конца и края этому бою, утомительному, трудному. Спустя три часа огненная метель стихает.
Бурлов разгибается, проводит рукой по лбу, смахивая пот. Под ногами — гильзы, гильзы, гильзы... Он и не подозревал, что их орудие успело сделать столько выстрелов. Глядит по сторонам. Все будто утихомирилось, но почему в ушах такой грохот? Выходит, хоть и закончился, бой, а тишины нет. Лишь минут через десять шум в голове начинает стихать, хоти рядом еще долго попискивает кто-то.
— Спасибо, товарищи,— в глазах Кульчицкого искренняя признательность.— Поработали на совесть. Теперь не грех и закурить...
Из протянутого портсигара бойцы в момент выуживают папиросы.
— И чего он так прет?
— Вам известно, сколько отсюда верст до Сталинграда?
— Примерно ночной переход.
— Вот и смекните, как важно нам устоять против танков.
— Что верно, то верно. Силен враг. Ребята сорок танков насчитали...
— Только наш взвод подбил четыре, а соседи еще шибче стреляли,— торжествует Бурлов.
— Да десяток машин прибавь к этим танкам. Тоже пойдут на металлолом.— Бокша держится с достоинством, как подобает истинному герою.
— Не знал я, что в батарее столько хвастунишек,— Северин недовольно косится в сторону командира полка.
Тот улыбается:
— Какое же это хвастовство! Своими руками фашистские танки остановили.
Определить же по степени тяжести сегодняшнее сражение никто не решается — еще неизвестно, каким окажется завтрашний день.
Как ни старается Домников пригибаться, а по ходу сообщения виден издали — слишком высок ростом. И перебежка дается ему с трудом. Опустившись подле капитана Кислого, никак не может отдышаться; на полушубке густо чернеют клочья шерсти — посекли осколки.
— Считаю необходимым перегруппировать силы и ударить утром с левого фланга. Как смотришь на это, Роман Михайлович?
Кислый оглядывается по сторонам, озабоченно сдвигает короткие белесые брови:
— А командир полка какого мнения?
— Майор Шевкун ранен. Командир полка перед вами.
— Вот этого я не знал,— по тону Кислого не поймешь, чего он не знал: о ранении майора или о вступлении в новую должность его заместителя по политчасти.— Надо бы «рекогносцировку провести.„
— Добро! — соглашается Домников.
Затем скороговоркой передает содержание беседы с полковником Афониным: Тот считает, что клин контратакующих танковых армад нацелен на хутор Верхне-Кумский, а здесь самому сильному натиску подвергся батальон Кислого. Но теперь все позади: встреченная организованным огнем по всей линии обороны, вражеская пехота понесла потери и отступила. А без пехоты и танки дальше не пошли. Ночью противник едва ли отважится наступать. Тем не менее надо быть настороже. Общая обстановка на флангах дивизии сложилась весьма тревожная. Хорошо, что на подходе части 2-й гвардейской армии. Наши активные действия позволят им развернуться. Вот тогда-то и начнем наступление.
— Ясно,— Кислый явно удовлетворен такой перспективой.
— Как люди настроены, Роман Михайлович?
— Будем стоять до последнего, хоть и тяжко. После Днепра это, пожалуй, второй раз мы оказываемся на участке главного прорыва противника. Но устоим. Вот от холода как бы урон не поне'сти...
— Эх, не родились вы у нас в Новосибирске! Подумаешь, мороз двенадцать градусов! Да это же пустяки...—Домников обрывает фразу.
Капитан Кислый вспоминает тот августовский день, когда впервые, увидел незнакомого батальонного комиссара в своей роте. На груди у него поблескивал новенький орден Красного Знамени, и Вениамин Митрофано-вич частенько трогал его рукой. В общем-то молодой — двадцать.семь лет —кадровый военком сразу же пришелся людям по душе, его военную биографию знали почти все в полку. Сейчас Домников выглядит уставшим. Карие цепкие глаза затуманены; лицо осунулось и побледнело за время последних боев и походов. Вениамин Митрофанович заметно похудел. Может, давят на плечи дополнительные обязанности?
— Следует собрание партийное назначить,— с юношеским пылом и горячностью взмахивает рукой Домников.
Капитан Кислый не успевает ему ответить: лейтенант Илья Моисеев топчется в затвердевших валенках, затем лихо прикладывает руку к шапке:
— Товарищ комбат, нужны патроны и гранаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93