Три дня назад штаб армии затребовал представить в Москву пушку, прошедшую с боями от Сталинграда до Севастополя. Выбор пал на расчет Кашкарбаева. Не один танк успело подбить его орудие, но и само получило отметины. В Крыму при форсировании реки Чатырлык снаряд попал в щит, изувечив ствол и накатник. Артмастера полка, не мешкая, заменили поврежденные узлы и агрегаты, и под Севастополем отремонтированное орудие вновь вступило в бой.
— Подвезло ребятам! — Кто-то завидует командиру орудия и наводчику.
Кашкарбаев смущается.
— Расскажу, как воевал Джуманазар-ока,— обещает он.
Через неделю подается весь запрашиваемый транспорт. Полки начинают грузиться по-скорому. Точно по расписанию из Снегиревки и Херсона уходят длинные суетливые эшелоны.
Ефрейтор Величко просыпается оттого, что вагон дергается взад-вперед. Зевает, подтягивается на руках к окну — там светлеет. Подходит к полуоткрытой двери, но ничего, кроме серой степи, рассмотреть не может. А вагон уже подпрыгивает на стыках рельс. Медленно проплывает какой-то полустанок, и опять мелькают телеграфные столбы. Минут через двадцать перестук колес замедляется, эшелон останавливается. Теперь уже надолго.
Величко развязывает брезентовую торбу — в ней припасены щетки, скребки, ветошь. Не замечает, откуда появляются мальчишки, одетые кто во что, они снуют возле лошадей, поглаживают крупы, расправляют гри-
вы, заглядывают в зубы. Суровые, но щедрые на отцовскую ласку бойцы беззвучно посмеиваются. — Дядя, это за что у тебя медаль?
— За многое, сынок...
Неподалеку сидит батареец, растягивает мехи баяна. Льются знакомые мелодии, то нежные и печальные, то бодрые и веселые. Вокруг топчатся любители музыки. Держа под уздцы своих гнедых, Величко подходит к худенькому пятилетнему парнишке в коротких холще-вых штанишках. Дает ему плитку шоколада — трофейное приобретение. Яркая обертка покоряет ребенка. Он очерчивает рукой для себя круг, на лице — отчаянная решимость. Босые, загорелые до черноты ноги мелькают по траве. А собравшиеся подбадривают его взглядами: давай, мол, пляши.
Баянист обрывает мелодию, а мальчишка все еще кружится на своем пятачке, воодушевленный дружными аплодисментами.
— Ишь ты, вылитый негритенок. Но откуда ему тут взяться? — пересмеиваются бойцы.
— Может, союзники доставили самолетом из какой-то колонии, теперь убедились, что акклиматизировался их посланец, вот и выступили вторым фронтом? — задает кто-то из гвардейцев шутливый вопрос.
Сообщение о высадке англо-американских войск на побережье Северной Франции разнесли по вагонам на одной из остановок агитаторы.
— Запоздали союзнички. Три года долой, теперь малость осталась. Мы и сами до Берлина дойдем! — заметил тогда Ратько и полез на верхние нары укладываться спать. Но сегодня сводки из Нормандии горячо обсуждаются.
«Как там ни суди, а все нынче надеются на скорое окончание войны»,— думает Величко.
— По вагонам! — несется команда.
Колеса отстукивают километр за километром. Теперь уже последние. 27 июня, во вторник, все части дивизии сосредоточиваются в районе Ельни. Отсюда им выступать на Смоленск и Витебск.
Поднятая с придорожных трав едкая пыль сверлит горло. Идти все труднее. Бьет по боку противогаз, режет плечо ремень автомата, словно камнями набит вещмешок, Спасу нет от мошки, она стеной роится в
воздухе. Впереди Головченко маячит мокрая гимнастерка командира взвода гвардии младшего лейтенанта Потапова. Позади тяжело ступает Уваров. Эти ребята моложе его лет на двадцать с лишним, а он еще может с ними потягаться в выносливости.
— Михаил Матвеевич, остаетесь за меня. Подожду артиллеристов. Авось, коня выпрошу. Надо связь обеспечить надежную.
— Запасная лошадь найдется,— соглашается командир батареи Николай Ездаков и как бы извиняется: — А седла нет...
— Марийцы и без седел умеют обходиться,— улыбается Потапов.— С детства доводилось гонять коней в ночное.
— Тогда берите вон ту серую, резвая кобылица. Отставших у вас нет?
— Все гуртом идем. Вроде и потертость ног убывает.
— Жарища невыносимая.
Потапов легко вскакивает на лошадь и трусит рысцой по красному суглинку, обгоняя батарейцев.
Пожилой ездовой первого орудия Сидор Федорович Речанский сидит на передке в расстегнутой гимнастерке; в одной руке у него вожжи, в другой — самодельная плетка, которой не пользуется. Лошади, уверовав в свою безнаказанность, все норовят свернуть на обочину, поросшую редкой травой. «Новички никак не возьмут в толк,' что они не в обозе»,— сердится Ездаков, но пока помалкивает.' Старшина Одношивкин не скрывает возмущения:
— Вы что, волами управляете? Проснитесь, не то комары и костей не оставят.
Мордвина Юматова он щадит. Егору Маркеловичу почти сорок пять, но он не ищет работы полегче. Пока двигались по железной дороге, обошел все платформы дивизиона, покрасил в защитный цвет обозные повозки, отремонтировал сбрую. Естественно, старшину это растрогало.
— Но-но, гнедые! — шевелят кнутами ездовые. Будто по команде прикрывают ладошками глаза, глядя на солнце: не пора ли делать привал?
Инициатива в этом принадлежит пехотинцам. Обогнув деревню Вороны, они замечают окаймленное густым кустарником озеро.
— Можно освежиться,— приглашает бойцов Потапов.
Берег словно облеплен солдатами. Младший врач полка Татьяна Исайкина и военфельдшер Елена Кошу-бина ходят между кустов, стараясь уединиться. Тут и там развешано серо-дымчатое белье; оно сохнет на глазах. Девушки проворно стаскивают через головы выгоревшие гимнастерки, топчутся на месте, пока сползут на траву юбки, снимают сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93