Прочищали лесок. Деревья на опушке низкорослые, почти утопают в снегу. Неразборчивый ветер последнюю неделю усердно сметал сугробы с полей и забивал белым пухом канавы да овраги.А на равнине земля дышит свободно, скоро начнет оттаивать.
Над головой шуршит снаряд, за ним — другой, третий. Столбы разрывов встают -невдалеке за рощей. Не остается в долгу и противник: на позиции, занимаемой 261-м гвардейским стрелковым полком, грохочут снаряды. Отголоски взрывов, словно протяжные гудки, долго висят в тумане.
— Не тревожься, курский соловей, все обойдется...
«Ишь ты, соловей. Выходит, помнит, откуда я родом...» — размышляет гвардии сержант, а вслух спрашивает:
— Не холодно?
— Терпимо,— Винокуров переминается с ноги на ногу.
Он таки продрог. Ветер продувает шинель насквозь. Полушубки сняли, да, видно, преждевременно. Вот валенки надо бы сдать — под ногами какая-то мешанина из снега и земли, а полушубок сейчас был бы кстати. В крайнем случае — фуфайка. На Гостищеве она сидит ловко, и на холод он не ропщет. Только гимнастерка торчит; забыл в спешке заправить.
- Что-то никого.не вижу из вашего расчета, Петр Максимович?
— Послал за снарядами. Принесут по ящику — пригодятся.
— Дельно. Только одному у орудия оставаться негоже.
Петр и сам сожалеет, что отправил людей так поздно. Поначалу не решался, но Юрий Костиков, суетливый парнишка из молодых пулеметчиков, все причитал, что у него патронов маловато и навязался идти с артиллеристами, сам-то боялся не найти пункт боепитания. Пришлось уступить. Когда они вернутся? Дорог тут благоустроенных хоть и много, но солдатам все чаще приходится по грунтовым передвигаться, а к ним сегодня сапоги прямо сами собой приклеиваются. Так что придут не скоро.
Туман поднимается выше, р.азрывы смолкают, и прерванный было разговор возобновляется:
— Не слыхать, когда Кенигсберг брать будем?
— Не так-то просто это сделать,— помолчав, вздыхает Винокуров.— Тут каждое здание к обороне приспособлено.
— Неужто специально дома так строили? — Петру хочется услышать мнение Винокурова-архитектора.
Лев Николаевич и сам много думал о том же. Наблюдая нередко, как грохочущий шквал артогня безжалостно расшвыривает в стороны стены домов, он отмечал странное явление: в воздухе после взрыва клубится лишь кроваво-красная кирпичная пыль, известь же, какой были связаны между собой кирпичи, не поддается разрушению. В корбткие минуты отдыха он зримо представляет себе проекты улиц, площадей, парков, фонтанов, какие предложит родному Харькову. Но не сейчас же рассказывать Гостищеву о своих планах. Лев Николаевич отвечает на поставленный вопрос:
— Восточная Пруссия — это вековые крепости, к тому же модернизированные фашистами...
— И еще я заметил,— делится впечатлениями сержант,— что телефонная связь между деревнями под землей протянута. Это же сколько можно сэкономить на одних столбах!..
Минуту-другую длится молчание.
— Ну, а дома как там? Письма от девушек приходят? Парень-то видный...
— Мать вчера прислала письмецо. Советует не простудиться. Ныне в Курске холодный был январь.— Петр и сам замечает, что отвечает не по существу, и после некоторого колебания признается:.—-Дружил в селе с одной девчонкой, но была ли это любовь, сам не знаю... Любовь — особая статья. Мне ведь только двадцать, из них три года на войне, а тут откуда невесте взяться?
— Э, дружище, да у вас все еще впереди,— улыбаг ется Винокуров. Глаза у него добрые, грустные. Он жмет на прощанье руку командиру орудия, подбадривает:— Надеюсь на вас!
Петр глядит ему вслед, «Где-то хлопцы мои замешкались,— беспокоится.— Не попали бы под обстрел!»
Разрывы вражеских снарядов начинают прыгать раньше, чём доносится шелест их полета. Видимо, заговорила сразу вся артиллерия, что была сосредоточена в Крагау (Прохладное). «Очередная контратака,— догадывается Гостищев.— Хочет фашист улучшить свои позиции. Пусть старается, наши уже вышли к морю».
Мысль цепляется за последнее слово, а воображение переносит Петра в Евпаторию — там дивизия отдыхала перед штурмом Севастополя, и он впервые увидел море. Вышел на берег и удивился. Зеркало воды отливало нежной голубизной и не было ему ни конца, ни края. Почему это море названо Черным, если гладь такая прозрачная, что на дне можно считать камешки? Намеревался искупаться — майские дни стояли солнечные. Но в Севастополе его ранило. «Может, доведется поплавать в Балтийском?»
Артподготовка длится часа полтора, и тротиловый чад уже вызывает надрывный кашель. Наконец в холодном воздухе повисает тишина. Издали доносится гул моторов. Петр поднимается из ровика, смотрит в сторону рощи. Оттуда выползают шесть «фердинандов». Они по очереди водят стволами вправо-влево, затем на ка-кой-то миг почти одновременно останавливаются, и, словно по команде, срываются с места. По полю, то опережая самоходки, то отставая от них, движется пехота. «Батальон,— определяет сержант,— не меньше. Разведку боем предприняли».
Снаряды рвутся уже где-то сзади. «Значит, немец меня не обнаружил,— думает Петр, а сам не отводит глаз от прицела.— Вот ведь какая история: неказистая с виду пушченка, калибром мелкая, а без нее пехоте не обойтись. С ней сподручно. И замаскировать легко, и на второй этаж дома втащить расчету под силу, и по танкам стрелять можно».
Две самоходки, отделившись от группы, неожиданно разворачиваются в направлении позиции Гостищева. Сколько же до них метров? Сто-сто пятьдесят, не больше...
Оставаться одному у орудия с глазу на глаз с противником ему не приходилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93