— Все целы,— гудит в трубку на том конце провода лейтенант Мальцев.— Напоролись на заслон...
— Подробности не нужны,— прерывает его майор и уже мягче, будто приглашает не впадать в уныние, добавляет: — Пусть отдыхают люди.
— Не взяли? — участливо спрашивает Даниил Ма-цай, принимая от командира полка телефонную трубку.
Разговор этот слышит Бакай.
— Как же теперь быть? — искренне огорчается он. — Доложите комдиву, что поиск повторим.
— Есть!..— Бакай поспешно одевает шинель.— Пожалуй, сейчас и поеду.
— Оставайтесь, я позвоню Меркулову...
Но звонить не торопится. Безрезультатная вылазка разведчиков не дает покоя. Задумывается: «Каков Мальцев как командир? Родом из Владивостока. Комсомолец. Военное училище окончил перед войной. В полку успел проявить храбрость и осмотрительность. Не мог же отнестись к заданию несерьезно». Вызывает его, расспрашивает в деталях, как проходил поиск. Оказывается, подступы к деревне свободны: ни колючей проволоки, ни минного поля разведчики не встретили. Но над крайними домами гирляндой висели ракеты. Дежурный пулеметчик заметил, очевидно, тени и открыл огонь. Идти в лоб было бессмысленно...
— Что ж, это тоже сведения...— голос командира полка теплеет. После короткого раздумья он говорит:— Если неприятель не укрепляет свою оборону, то вряд ли задержится тут надолго. Как только дороги схватит морозец, так и нагрянет... Вот эти соображения и передайте полковнику Меркулову.— Смотрит на Бакая и заканчивает»: - Что касается «языка», то тут особое чутье требуется.
- Не расстраивайся, майор, возьмем в другой раз,—успокаивает Заседателев.
Они возвращаются в Чутово на рассвете. Идут след и след молча; каждый чувствует себя в чем-то виноватым, но не говорит об этом.
У четвертого или пятого дома, лишь наполовину покрытого свежей соломой, шумно от разноголосицы. Издали доносятся запахи мыла и каких-то пряных трав, не поддающихся точному определению.
— Кваску бы клюквенного...
— Согласен на самовар с полотенцем!
— Душистый веник — это деликатес.
Валерий Федорович считает нужным пояснить Ба-каю:
— Третий день отмываем бойцов.
Подходят ближе. В другой группе тема разговора иная.
— Гармошка? Разве кто против. Только повременить надо...— тянет один из бойцов.
— Слышишь, как немцы по вечерам пиликают? — настаивает крепыш со знаками различия замполитру-ка.— Нам после боя тоже не грех...
И чье-то едкое:
— Им можно веселиться, наступают... Завидев командиров, спорщики стихают,
— О чем речь? — останавливается Тымчик. Откликается боец, что стоит ближе всех.
— Вот Толя наш, то есть замполитрука товарищ Иванов, говорит: — «Песню подавай»,—да и только. А я ему толкую: — «Какую тебе песню, если у запевалы язык к небу прирос, из него клещами слово не вытянешь — семью немцы расстреляли». Да и куплетики знает только свадебные, ныне не к моменту. Но замполитрука, знай себе, песню требует.
— Ничего не пойму. Ты, может, пояснишь?
Заседателев спокойно встречает колючий взгляд командира полка, помалкивает. Отводит в сторону, начинает разговор:
— В первых числах сентября поступила директива, требующая развернуть работу по пропаганде боевых русских песен.— Он достает из планшетки лист бумаги, выборочно читает: — «Песня и гармонь должны звучать повсюду: в походе, на привале, в промежутках между боями. Особое внимание уделить русской пляске, как любимой нашими бойцами... Популяризировать лучших гармонистов, запевал и плясунов... Против недооценки
многими политработниками песни, пляски и гармоний вести решительную борьбу...»
— Вот это толково! — иронизирует Бакай.
— Что ты на это скажешь, командир полка? — спрашивает Валерий Федорович, успевая бросить укоризненный взгляд на Бакая.
— Мирное настроение не скоро улетучивается.— Тымчик нагибается, срывает листки с кустарника, растирает между пальцами.— Но коль пришла директива — будем выполнять. Не просто это — поднять боевой дух бойцов. Думаю, после первого же успешного наступления люди преобразятся...
— Вот именно! — вполне определенно поддерживает его Бакай, а сам зачем-то втягивает голову в плечи, откидывает назад сморщенную фуражку.
ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ
Ветер разгуливает по. разбуженной степи, будто испытывает бойцов на прочность.
Умарову, невысокому красноармейцу, живому, скорому на ногу, вдруг кажется, что на его правом ботинке лопнул шнурок; боец сворачивает в сторону, ощупывает обувь. «Это же вода просочилась, потому и ноге стало просторно»,— грустно констатирует факт и почему-то вспоминает, как стеснялась своих раскисших туфель девушка, которую случайно встретил он с товарищами на дороге перед Полтавой. Лицо ее, круглое, налитое румянцем, было строгим и детски наивным.
Случилось это так. Приводят ее такой же дождливой, ночью в штаб полка, озябшую, уставшую. Писарь оглядел с ног до головы и, затаив улыбку в уголках губ, с напускной строгостью, будто протокол заполнять вздумал: «Кто такая?» —«Юрасова Ольга Александровна».— «Откуда родом?» — «Тут недалече, из Новых Сан-жар».— «Год рождения?» — «Двадцатый».— «Образование?» — «Окончила Кременчугский педтехникум».— «Где работали? Партийность?» — «Принята в партию. Являюсь секретарем Козелыцинского райкома комсомола».— «Как оказались в солдатской колонне?» — «Шла в Полтаву, чтобы сдать райкомовскую печать».
Усмешка слетает с губ писаря, он с удивлением спрашивает: «Семьдесят верст пехом? Но в Полтаве не сегодня-завтра будут фашисты?..» Она готова плакать: Куда же мне теперь?» Писарь молчит, не зная, что от-ветить девушке, и принимается чистить свои сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93