- А Китаец как себя вел?
- Стоял в сторонке.
- Хотела бы я знать, что он собой представляет.
- Ну, во-первых, он способен разговаривать без слов. Это мы
видели. Помнишь, насчет Шутьки.
- Ты думаешь, он такой же старый, как Хозяин?
- Все может быть.
- А сколько Хозяину лет?
- Под рогами есть пластинка с датой, когда их добыли. Там
написано 1879.
- Их мог добыть и отец Хозяина.
- Да, - но мог и он сам, и уже достаточно старым человеком.
Это ничего не доказывает.
- Вид у него такой, словно ему около ста.
- Или двухсот.
- Ну, Никки, этого уже быть не может!
- Если на то пошло, ты же не можешь разговаривать без слов.
Или загипнотизировать целый миллион рабочих. Или выдолбить
изнутри скалу в самой середине Атлантики. Да практически ничего
ты не можешь, что могут они.
И без особой радости поразмыслив над этим, Никки спросил:
- Как по-твоему, Джуди, возможно ли, чтобы нам удалось
перехитрить таких людей?
- Знаешь, - ответила она, обдумав вопрос, - мне кажется, что
у детей хоть и нет такого опыта, как у взрослых, но зато они
иногда гораздо умнее. Возьми, например, хоть бедного старичка
Трясуна. Ведь этот его лепет про государственные секреты и
таракана-то не обманет.
Глава одиннадцатая. Конец Трясуна
Если бы им довелось сейчас взглянуть на Трясуна, они отвели
бы глаза.
Стояла ночь, и темный Атлантический океан, уcмиренный
туманом, мощно вздымался снаружи в свете летней луны. Большие
валы, чьи ровные гребни разделялись расстоянием самое малое в
двести футов, казалось, скользили вдоль лунной дорожки, почти
не возмущая ее подъемами и падениями, и это при том, что они
поднимались футов на двадцать-тридцать. Пилот гидроплана мог бы
подумать, что океан спокоен, и приводниться себе на беду.
Перед закатом туман пролился дождем. Теперь разведрилось и
влажный воздух взбодрил чету буревестников, часто вылетающих
ночью. Незримые в темноте, они неслись быстро. Зримыми они
становились, пересекая лунную дорожку, тогда было видно, как
они скользят над валами, поднимаясь и опускаясь вместе с ними,
как будто плывя по воде, хотя на деле они оставались в воздухе,
поддерживая себя редкими ударами жестких крыльев, ложась то на
левое крыло, то на правое, и на лету горланя. Они кричали: "Сам
виноват!" и "Это враки!".
Черная глыба Роколла темнела на бархатистом и серебряном
фоне, будто поставленный на попа кусок сыра, клином вырезанный
из головки. Хоть и светила луна, звезды казались колючими, до
такой чистоты был промыт воздух. Даже гагарки и чистики и те
различались на вершине Роколла в виде зубчатой бахромы по его
окоему, - чистики стояли, вытянувшись, как часовые, а гагарки
лежали на брюшках, будто высиживали яйца.
Вообще-то на острове имелся радар, предупреждавший о
нежелательных соседях.
Но нынче соседей не было, и окно гостиной Хозяина - одно из
трех отверстий в отвесной стене утеса - стояло настежь. Густой
свет его ламп изливался на зачарованную волну золотистым
сиропом, споря с лунной дорожкой, безмолвной и одинокой среди
одичалых вод, - ибо до ближайшей суши отсюда было двести
пятьдесят миль.
Если бы под рукой у нас оказалась сейчас кинокамера, она
отыскала бы в крутизне окошко и въехала внутрь, чтобы
обнаружить внутри ученого старца, сидевшего в большом
раскладном кресле с подушками. Чем ближе подбиралась бы камера
к окну, тем громче становилась бы музыка, ибо вместе со светом
ламп в ночь лилась и она. Фонограф был включен на половинную
громкость. И мы бы увидели, как кружит на нем долгоиграющая
пластинка, - фуговая математика Баха.
Впрочем, музыки Хозяин не слушал.
Он сидел в старомодном кресле, неподвижный, как кобра, и не
спускал глаз с двери. Мягкий свет керосиновых ламп поблескивал
на иссеченной трещинками слоновой кости его черепа.
Дверь, на которую он смотрел, отворилась и вошел доктор
МакТурк.
Появление его представляло собой жутковатое зрелище - из
тех, от которых волосы начинают шевелиться на голове. Прежде
всего, он вступил в комнату медлительно и безмолвно. Кролик,
зачарованный горностаем, замирает и принимается верещать,
Доктор же, хоть и против собственной воли, но двигался - и
молчал. Перемещался он медленно, ставя одну ступню перед
другой, поочередно вытягивая перед собою каждую ногу, словно
купальщик, пробующий воду, - ноги волочились, не отрываясь от
пола, как будто доктор к чему-то подкрадывался, сам того не
желая. Дверь отворилась с такой же медлительностью, с какой
двигался доктор. Человек, входивший в комнату, смахивал на
существо, вынужденное передвигаться на цыпочках из-за близости
чего-то очень опасного, чего лучше бы ему не тревожить, - на
обомлевшую жабу или лягушку, которую тянет к себе немигающий
взгляд зеленой мамбы.
Хозяин все-таки вызвал Доктора.
Он приближался к старику, замедленными, словно в кошмаре,
движениями, оба неотрывно смотрели друг другу в глаза, и пока
доктор приближался, старик поднялся из кресла.
Так и не издав ни единого звука, они постояли лицом к лицу.
Затем движение пошло в обратном порядке, - словно волна,
докатившаяся по песку до положенного ей предела, утратила силу
и ее потянуло назад, - Доктор, передвигаясь вперед спиной,
вышел из будуара, преследуемый обладателем страшного черепа.
Они шли попрежнему медленно, мелкими шажками, на неизменном
расстоянии один от другого, уставясь друг другу в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66