— Посох жалко, не спину.
Хранильник не сел, а почти упал рядом с Мечником. Векша мгновенно переметнулась так, чтоб между ней и волхвом оказались Кудеславовы ноги. А Белоконь продолжал ворчать:
— Веришь ли, на единственный только миг отвлекся, с Ковадлом ругаючись, — а этой уж и след простыл. Что твоя змейка усклизистая: шасть — и поминай как звали… А я еще, дурень старый, бодрящего зелья ей дал, чтоб не млела от кровопотери да прочего. Истинно дурень — тут бы не бодрящее кстати, а вовсе наоборот!
— А что Ковадло? — Кудеслав снова прикрыл глаза.
— Что-что… Сызнова в слободу навострился. «Неча мне, — говорит, — время на здешнее бездельное безделье растрачивать».
— Ну? — лениво шевельнул губами Мечник.
— Вот те и ну — кукиш гну! — сердито буркнул волхв. — Пущай здесь будет, на глазах.
— А мокшане что?
— А что мокшане? Молодой спит без просыпу, а старик костерок ото всех отдельный себе запалил, глядится в него и поет чего-то. Без слов, так только, будто комар звенит. Не поет — жилы изо всех мотает. Ну и пес с ним.
Белоконь примолк на миг, окинул Мечника стремительным цепким взглядом, потом обернулся к Векше:
— Ты, чем егозить без толку, хоть бы сапоги с него сволокла! Ну, чего смотришь? — прикрикнул он на изумленно вскинувшуюся ильменку. — Давай разувай мужика, привыкай к жениной доле!
Векша невинно поморгала:
— Я бы с радостью это. Вот только рука — болит она и не слушается.
Ильменка тронула Кудеслава за колено, проговорила тем же невинным голосом:
— Ты велел ополоснуться? Ну так пошла я… Купаться она, конечно, не стала, а просто села на крохотном обрывчике, позволив частым речным волнам облизывать ей ноги. Волхв некоторое время мрачно рассматривал Векшину спину. Потом, оборотившись к Кудеславу, вздохнул:
— Ты уж прости меня, старика, за этакий-то подарочек.
— Дурень я, наверное. — Мечник тоже вздохнул. — Потому что за подарочек этот я на тебя зла не держу. Наоборот, в землю тебе поклонюсь. Вот только сперва маленько отдохну, хорошо?
— Да уж боги с тобою — я и без твоих поклонов как-нибудь перебуду.
Помолчали.
Потом Кудеслав принялся рассказывать хранильнику о происшествиях минувшей ночи да первой дневной половины. Не спеша, со всевозможными, в общем-то ненужными, подробностями — главным образом, чтобы загнать в подспудные глубины души вновь разгулявшуюся было черную тоску о сегодняшней безвозвратной потере.
Хранильник слушал в оба уха, не перебивая и не торопя. Лишь трижды он принимался злобно цедить сквозь зубы еле слышную брань: когда услыхал о подмене упокойника и когда Мечник поведал о причинах ильменкиного увечья, а потом — о ее же откровении про детей, которых не будет. Да, и еще одна новость допекла старика — Векшина просьба убить ее, ежели волхв исполнит угрозу оборотить свою невоздержанную на язык купленницу квакухой.
— Вот дуреха-то! — простонал Белоконь и отвернулся.
— Это ты ей сказал, будто она рожать неспособна? — спросил Кудеслав, по-прежнему глядя на купающиеся в ласковом полуденном небе облака.
Волхв замялся.
— Нет. Ну, то есть… В общем, она сама поняла — ведунья же, хоть и неумеха… И опять же таки, баба, хоть и соплива… Ну, пристала хуже пиявки — скажи да скажи: правда ли?..
— И ты сказал.
— Сказал… Леший, верно, попутал. Только не ей, а бабам своим — ведь поедом ели меня, проклятые, из-за того, что молодую решил взять. Все плакали-причитали: как она, мол, тебе сына родит, так ты ее враз над нами, старухами, вознесешь, хозяйкой сделаешь…
Мечник горько вздохнул.
— А про Хорсов камень, что на реке, от кого бы ей знать? — спросил он погрустневшего волхва.
— Не от меня. — Старик, сопя, поправлял заткнутые за пояс усы. — Верно, знак увидала. Он же на реку смотрит, знак-то.
Кудеслав хмыкнул.
— Нет, — возразил он. — Знак она уж потом выискала. Верно, заметила, что копьеносная лощина светлеет быстрей, чем все небо…
— Или кто из градских поведал… — Волхв все еще возился с непомерными своими усищами.
Хорсов лик вынырнул из-за облачной кромки. В глаза Кудеславу плеснуло проколовшими листву веселыми лучиками, и он вновь смежил веки.
— Может, и градские ей рассказали. А возможно, по ведовскому наитию поняла…
Разговор тянулся, будто мед за ложкой; слова переливались одно в другое, почти как ведовские наузы — с той лишь разницей, что словесное это плетение уже полностью утратило смысл.
Ну, догадалась ильменка, что валун над рекой — не просто себе валун, а жертвенник-алтарь солнцеликого бога Хорса. Как догадалась? Чем гадать, позови ее, рыжую-то, да спроси. Это, конечно, если надобно тебе непременно доковыряться до правды. Только зачем?
Затем, что Мечник изо всех сил тянул да растягивал беседу. Страшно ему было. Вот-вот хранильник поймет, что важное да нужное досказано, встанет и уйдет по каким-нибудь своим хранильниковым делам. А тебя оставит на истерзание воспоминаниям да тоске…
Стремясь оттянуть неизбежное, Мечник собрался уже спросить, не найдено ли чего путного здесь, на мысу (хоть и не верилось ему в возможность путных находок). Собрался, но не успел. Волхв, подуправившись с холеными усами, заговорил прежде Кудеславова спроса.
— Мертвых мы здесь очень немногих выискали, — внезапно сказал он, словно бы распознав помыслы собеседника. — Да и от тех птицы да зверье мало что оставили — даже иной раз трудно понять, чужой или свой…
Мечник было раскрыл рот напомнить, что вороги в реку прыгали нагишом и потому своих, даже объеденных, можно распознать по одеже… Но рот его как сам собой распахнулся, так сам собою же и захлопнулся без единого звука. Волхв, поди, не дурней тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130