здорова, мол, благополучна, только очень тоскует (по Мечнику, стало быть). Кудеслав поведал о нападении да об утрате челнов. Поведал коротко, скупо, потому что, едва успев заговорить, сообразил: хранилышку уже все известно. Наверное, от Велимира, или от старейшины, или — что вероятнее — от обоих.
Всю дорогу волхв был молчалив, малоразговорчив и скорбен, словно бы кого из ближних родичей потерял. Мечник даже спросил: «В семье-то все ладно?» А хранильник грустно улыбнулся и ответил невразумительно: «Это смотря по тому, что звать семьей!»
Вот и все их беседы со вчерашнего вечера до нынешнего полудня. Не больно много, как для близких друзей.
Отряд струился сквозь редеющий лес извивистым тихим змием. Белоконь ехал в головах вервеницы идущих след в след воинов. Чтобы добраться до него, Кудеславу (который держался в самом хвосте ради понукания отстающих) пришлось едва ли не бегом обгонять почти всех сородичей.
Обогнал.
Добрался.
Довольно долго шел рядом с рысящим Беляном, втихомолку рассматривая волхва.
Хранильник казался усталым. Он сутулился в седле, топил голову меж вздернутых плеч, будто недужный ворон — это если бывают вороны белые-белые, как свежевыпавший снег. Заткнутые за опояску усы провисли смешными петлями; в бороде да волосах волхва запутались сучки и прошлогодние трухлявые листья — видать, нацеплял с тянущихся поперек тропы веток и, видать, вовсе не замечал, что эти самые ветки рвут волосы и задевают лицо.
День выдался яркий, веселый; прозрачные по весеннему малолистью древесные вершины роняли на конский круп, на голову и прикрытую горностаевым полушубком спину волхва скользящее месиво горячих бликов да прихотливых черных теней, похожих на наузное ведовское плетенье. Казалось, будто бы это не Белоконь едет по лесу, а сам лес плывет-обтекает волхва. Наваждение…
Мечник решился наконец окликнуть хранильни-ка — тот будто и не слыхал. Кудеслав позвал еще раз (громче, настойчивей); тронул старика за колено. Лишь тогда Белоконь, даже не скосившись в Мечникову сторону, произнес:
— Да слышу я, слышу! Говори уж, дониматель, чего тебе?
Мечнику как-то сразу расхотелось делиться с раздраженным волхвом сокровенными опасениями. «Дониматель» — надо же! Собственной, что ли, досады мало Кудеславу, чтоб еще и чужую на себя принимать?!
Белоконь, мгновенно угадав перемену в его настроении, выпрямился и провел ладонью по лицу, словно бы смахивая угрюмость. А потом сказал — привычно, по-доброму:
— Извини. Мысли, понимаешь ли, одолели — да такие, что впору с размаху головою о дуб. Ну, так чего тебе? Говори уж…
И Мечник заговорил. То и дело приподнимаясь на цыпочки, к самому уху клонящегося с седла Белоко-ня, опасливо зыркая на вышагивающих позади них оружных родовичей, он глухим срывающимся полушепотом рассказывал хранильнику о своих да о Яромировых догадках про то, кто на самом деле мог отбить челны с общинным товаром. Кто и зачем.
Волхв слушал не перебивая; выслушав, сказал неожиданно спокойно и громко:
— Ты не шепчи. И не озирайся. Нынче за этакими разговорами можно не бояться лишних ушей. Разве что при слобожанах от подобных речей лучше воздерживаться, так они (благодарение богам!) в самом хвосте волокутся, ото всех на отшибе…
— Почему можно не опасаться лишних ушей? — недоуменно вскинул брови Кудеслав.
— Ну, хотя бы потому, что ничего особо нового я от тебя не услышал.
— Ты, что ли, с Яромиром уже успел?..
— С ним, — кивнул хранильник. — И не только. Прежде старейшины вашего мне Лисовин успел поведать о своих заподозрениях. А чуть позже — Божен. Да чего там — даже Кощей лопотал что-то вроде того, о чем и ты сейчас говорил. Люди — они не слепые, и многие из них не глупее вас с Яромиром. Поверь: особенно среди тех, кто был на челнах, хватает таких, которые еще не дошли до истины лишь потому, что боятся связать все воедино — как ты недавно. По справедливости, дурня Кудлая не ругать — благодарствовать ему нужно за сотворенную глупость. Кабы не свара с мокшей, ваши бы принялись отыскивать виноватых. А это страшно, это очень страшно, когда меж своими… Ты небось уже на себе почувствовал, каковы бывают такие поиски, — Яромир говорил, будто тот же Кудлай приметил, что тебя вороги щадили…
— Приметил, — буркнул Мечник. — Это он верно приметил — щадили. Никак не пойму: с чего бы?
Белоконь ощерился:
— Да что тут понимать?.. Возьмись за стремя — и разговаривать будет легче, и идти… Что, спрашиваю, тут понимать-то?! Больно редкая ты птица для наших краев, чтобы тобою бросаться. Ежели тебя на свою сторону заиметь, тобою можно вершить большие дела. Ты один двадцатерых стоишь… Ан вру — больше твоя цена, потому как одним человеком управить куда проще, нежели двадцатью. Да еще и Волку ты приглянулся…
Хранильник умолк.
Тропа, перевалив невысокую лесистую гриву, выстелилась под уклон. Ноги будто собственной волей ускорили шаг; где-то позади вспыхнула перебранка: мужик, которому Кудеслав велел помимо оружия нести липовую корчажку, набитую клочьями облезлого меха (зачем бы это?), споткнулся и едва не всадил рогатину в спину идущего перед ним.
Мечник приостановился: не вмешаться ли? Нет, вроде сами угомонились.
И тут Белоконь вдруг сказал — глухо, словно бы изо всех сил сдерживая что-то рвущееся из груди (может быть, рыдания, а может — яростный вопль):
— Ты заметил, что словцо «изверг» мало-помалу утрачивает изначальный смысл, что становится оно просто-напросто бранью? Отойдут в Навьи еще сколько-то поколений, и слово это станет означать человека, который добиваясь своего, перешагивает через все — через жалость, кровь, через смертные муки собственных же родовичей…
— Что это ты вдруг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130