Выражение горькой обиды, застывшее на бескровном лице? По таким приметам род-племя не распознаешь…
— Вроде на мордвина он не шибко похож… — пробормотал Яромир.
Мечник кивнул:
— И мне так думается. Однако же была на нем мокшанская меховая личина. И не только на нем — на многих такие были, но не на всех. Вот и смекай: может, это не мордва нападала на нас? Или, может, не одна только мордва? Может, среди нападавших были такие, которые боялись, что их узнают, — и потому прятали лица?
— А что, вот этого, — старейшина кивнул на мертвого полоняника, — этого кто-то узнал?
— Покуда никто… Ты погоди еще с расспросами-то, сперва дослушай. Видел я меж нападников и очень похожих на мокшан — хоть тех двоих, что одинокого лучника-кукушку оберегали… Но, во-первых, похожесть сама по себе мало что значит, а во-вторых, мордва не только на ближнем к нам городище живет. Так что, думаю, кто-то очень недурно изобразил нападение мокшанской общины.
— А кто? Волковы? — хмуро спросил Яромир.
— Не думаю — те выдали бы себя умелостью.
— Тогда кто же?
Кудеслав хмыкнул, выговорил осторожно:
— Помнишь, кого распознали твои соглядатаи, когда Волк по пути восвояси встречался на берегу с какими-то людьми?
— Звана да Чернобая, — быстро ответил Яромир. — Так ты полагаешь…
— Ничего я больше не полагаю, — устало ответил Кудеслав. — Ежели говорить по чести, то страшно и гадко, гадко и страшно мне вязать воедино все эти клочки да обрывки: слишком неприглядно то, что связывается из них. Уж лучше ты сам додумывай — на то ты над нами и голова.
Старейшина криво улыбнулся: «А ты, однако, хитер!» — но Мечник в ответ лишь плечом дернул. Хитер так хитер. Сам-то он вовсе не считал, что увиливает от неприятного дела, предоставляя его другому: во-первых, всяк сверчок знай свой шесток, а во-вторых, увильнуть все равно не удастся. Но если Яромиру хочется считать Мечника-Кудеслава-Урмана увертливым хитрованом — пускай. Не спорить же…
— А знаешь… — Старейшина вновь уставился на мертвого полоняника. — Вот ты уподозрил, будто те, что в личинах, опасались быть узнанными… Может, просто мнится мне после твоих слов, или я впрямь когда-то уже видал этого?
Кудеслав снова дернул плечом: мол, все может быть. А потом сказал:
— По Велимирову, такие личины мокша надевает для волховских действ. К примеру, когда юнцов посвящают в мужчины… Может, нашим либо Волковым супостатам впрямь удалось сманить на черное свое дело кого из мокшанских недорослей? Чем, дескать, не посвятительный обряд? Засада, схватка — многим ли выпадало с этакой честью войти в мужеское сословие?
— Что толку гадать? — Яромир вздохнул, коротко глянул на звезды (долго ли еще до рассвета?). — Может, и так, а может, и чуть иначе. Сам же ты сказал давеча: мокша не лишь возле нас живет. Чем дальше встречь солнышку, тем гуще жилье мордовских племен — мокши, эрзи, каратайцев, терюхан… И очень многие из тех мордовских общин, что по Оке, Суре, Алатыри да Мокше-реке, платят дань хазарам и во всем послушны хазарской воле. Так что Волк да Толстой могли сюда собственных мокшан привести, нездешних.
— А при чем тут хазары? — опешил Кудеслав.
— А при том. — Еще миг назад казалось, будто старейшина до того мрачен, что дальше вовсе некуда. Ан нет — это лишь казалось. — Ты, что ли, не помнишь Волчью одежу? — Яромир еле двигал губами, процеживая слова сквозь плотно сжатые зубы. — Думаешь, спроста? Как бы не так! Не знаю, сказывал ли тебе Белоконь, нет ли, а мы с ним так рассудили: новоявленный-то «над старейшинами старейшина» покуда, скорее всего, хазарскими умом да силой живет; и дань, что мы ему платить станем, через него окажется у кагана. Хазарам так проще: Вяткова поросль куда охотней взденет на себя упряжь одноплеменной работы. А уж как мы к упряжи попривыкнем, можно будет показать, чьи руки на самом деле за нее ухватились. Только и Волков родитель, поди, не прост. Встанет на наших плечах, поднаберет силы, окрепнет — все это под каганской рукой да по каганской же воле, — а там и призадумается: не выйти ли из-под хазар? И затеется меж ним да каганом свара (старшой хазарин небось без драки лакомый кус не выпустит — ему не столько мы надобны, сколько наша мягкая рухлядь). Да, свара… Кому что выпадет — десятку несытое тешить, а десяткам десятков за чужую несыть ложиться костьми. Так-то!
Кудеслав молчал, горбился. Яромир будто не речи с ним разговаривал, а громоздил на Мечникову спину тяжеленный валун. И не стряхнуть его теперь, валун этот, и не позабыть про него. Благодаренье тебе, старейшина, — щедро поделился своею ношей. От души поделился, без скаредности. Белоконь небось уберег от такого знания, а уж ты расстарался, промыл глаза железноголовому дурню, прозванному Урманом! Чтоб тебя всю жизнь и после нее боги одаривали столь же изобильно, как ты нынче одарил Мечника Кудеслава!
— Ну, ладно! — Яромир неожиданно заговорил так резко и властно, что вздрогнувший Мечник уставился на него почти с испугом. — Все это домыслы — о них нужно молчать, покуда не будет полной уверенности. Пошли к остальным. Скоро начнет светать, а дел еще выше темечка.
К остальным так к остальным. Кудеслав покорно двинулся вслед за старейшиной, но тот вдруг приостановился, спросил:
— Ты скажи-ка: кто наболтал Кудлаю про беседы в общинной избе?
Мечник обиженно притиснул к груди кулаки:
— Всеми богами клясться готов — не я!
Яромир хмыкнул и двинулся дальше.
— Ну впрямь диво дивное! — бормотал он на ходу. — Белоконь ни в жизнь не станет язык распускать; про свое молчание я точно знаю; ты богами клясться готов… Велимир, Божен да Путята тоже небось поклянутся… Но даже сопливый недоросль знает все, до самых что ни на есть мельчайших подробностей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130