Волхв будто закаменел, только изредка шикал на Кудеслава, который как на еже сидел: все время норовил привстать, вслушиваясь в доносящиеся от опушки еле-еле различимые голоса. Наконец Мечник не выдержал.
— Ты так даже и не спросишь, о чем договорено с мокшей? — резко спросил он.
— Что сладили по-доброму, я и так вижу. — Белоконь словно с надоедливым дитятком разговаривал. — А как именно — ты мне после… Тихо! — вдруг перебил он сам себя. — Идет! Нишкни!
Кудеслав и сам уже заметил какое-то шевеление у подножия той березы, на которой несколько мгновений назад кормились поползень да его черноголовые захребетницы. Заметил именно потому, что птицы, суетившиеся возле самых корней, внезапно порскнули прочь. Выходит, не так уж безобидна тварь, зов которой невесть каким образом расслышал хранильник. Или это не она выбиралась из-за дерева?
Сперва Мечнику показалось, будто стронулся с места муравейник или серый иструхлявевший пень. Мигом позже, когда это придвинулось, Кудеслав счел бредущую по траве невидаль редкостных размеров ежом-уродом. А невидаль брела себе и брела — вяло, понуро, словно бы плохо понимая куда и зачем. Все ближе, ближе…
Нет, оно мало чем напоминало ежа. Оно почти совсем не напоминало ежа, вот разве что иглы… Длинные, толстые, даже на взгляд очень мягкие, серые с черными тупыми кончиками не то иглы, не то стебли какие-то свисали с загривка, плеч, спины этого существа, тяжело и нелепо раскачиваясь при каждом его робком, нетвердом шаге.
Задние лапы невиданного создания казались ненормально короткими, передние — чересчур длинными. Концы их тонули в густой траве, но Кудеслав почему-то вообразил, будто лапы эти непременно должны оканчиваться плотно стиснутыми кулачками. Во всяком случае, передние. Может быть, виною такому странному впечатлению послужила редкая буроватая шерстка существа, не скрывающая темно-серую кожу лап и морды… морды, которую Мечник назвал про себя лицом, и удивился этому лишь через миг-другой. В нем не было ничего людского, в этом «лице» — вытянутом, редковолосом, с длинным, беспрерывно шевелящимся носом, на конце которого нежно розовело подобие поросячьего рыльца. Но вот глаза… Мутные, невидящие, переполненные горестной, безнадежной тоской… Именно такие глаза должно иметь существо, волею (а скорее — упущеньем) богов оставшееся последним дыханием прадавних, навсегда миновавших времен. Да, именно такие глаза оно должно было бы иметь, если б способно было осознать самое себя.
Кикимора подобралась к самым Кудеславовым ногам и остановилась, словно раздумывая, с какой стороны обойти препятствие. Рыльце ее задергалось сильнее — казалось, будто она что-то неслышно бормочет себе под нос.
Вблизи эта тварь оказалась вовсе не маленькой — ее холка покачивалась на уровне груди сидящего Мечника. Тот, между прочим, был бы весьма рад, если бы непонятное существо убралось туда, откуда пришло, или хоть облюбовало себе для не то разглядывания, не то обнюхивания Белоконевы лапти. Кикимора не казалась опасной, но была настолько чужой, что… В общем, ну ее совсем. Никогда прежде Мечник этакого не видывал и предпочел бы и впредь не видать.
— Не бойся, — даже не прошептал, а выдохнул Белоконь.
Нет, Мечник не боялся. Хотя следует признать, что чувство, которое вызвала в его душе эта несуразная тварь, все-таки весьма напоминало опаску, — наверное, потому-то Белоконевы слова и подействовали на Кудеслава вовсе не так, как рассчитывал волхв. Может быть, Мечник решил доказать себе, хранильнику и кикиморе, что вовсе он не напуган; а может, впрямь поверил наконец в полную безвредность диковинного зверя и поддался вполне объяснимому любопытству.
Так ли, иначе, но Кудеслав вдруг плавно приподнял руку и почти прикоснулся кончиками пальцев ко вздрагивающим кикиморьим иглам.
Почти — это потому, что кикимора шарахнулась от него с проворством, изумившим Мечника и, похоже, ее саму. Во всяком случае, она сразу же замерла вновь, подслеповато и как-то растерянно моргая. Рыльце ее задергалось пуще прежнего, бормотание стало слышимым:
— Тц-тц… То… Тц-то-ты…
И вдруг…
— Ты… То, что ты… ты… — негромкий, сипловатый, но вполне отчетливый голос. — То, что ты… ты… удумал — забудь, забудь. Беда выйдет. В гра-гра-граде новость. Узнай, узнай. Своих в гра-град не води. Ищи челны, челны, челны. Скоро найдешь — долго жити, не найдешь — волком выти, выти, выти, выти… ти-ти-ти…
Говорок невероятного создания утратил внятность и снова растворился в бессмысленном бормотании, из которого столь нежданно прорезался миг назад. Кикимора крутнулась на месте — глухо простучали иглы на ее спине — и неуклюже, как-то боком поскакала прочь. Через несколько мгновений она скрылась за тем самым деревом, из-за которого появилась.
Еще несколько мгновений Кудеслав неотрывно глядел ей вслед, потом резко, всем телом обернулся к волхву. Тот суетливо утирал трясущимися ладонями мокрое, посеревшее лицо. Движения Белоконевых рук — вроде бы и спорые, но неуверенные, беспомощные какие-то — до того походили на повадку кикиморы, что Мечник поперхнулся готовыми сорваться с уст вопросами.
А хранильник вдруг спросил незнакомым голосом — пискляво, с запинками:
— Она… Говорила она? Что она говорила?
— Ты разве не слыхал? — изумился Кудеслав. — Рядом же…
— Она тебе говорила. — Голос волхва сделался почти что обычным, и прорезалась в нем какая-то сухость — вроде как обиделся Белоконь. То ли на Мечника, который не понимает очевидного, то ли на кикимору, удостоившую говорением не волхва (с которым снисходят беседовать даже боги).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130