Вот, пожалуй, и все, что навскидку пришло мне в голову об этом историческом времени.
Позже, на трезвую голову, я вспомнил еще кое-какие факты, дополнившие и запутавшие общую картину. Любимец нашего официоза А. С. Пушкин любил упоминать, что он сталкивался с тремя царями.
Первый побранил его няньку за то, что она не сняла перед царем с младенца Саши картуз.
Поэт родился летом 1799 года, картуз он мог носить года в два. Тогда получается, что убили Павла не раньше 1802 года, а это не совмещается с Аустерлицем. Я еще припомнил довольно известную повесть Тынянова «Поручик Киже», в которой император был изображен полным самодуром. Хвалить же его начали за реформы, которые будто бы раньше не смогли оценить… У меня такая возможность появилась.
– Значит июнь 1799 года, – повторил я. – А число какое?
– Двенадцатого дня.
«Ишь, ты, значит, Пушкин уже родился», – подумал я про себя, а у Антона Ивановича спросил:
– Вы в Петербурге бывали?
– Что значит, бывал, – удивленно ответил он, – я же служу в лейб-гвардии.
– Простите, запамятовал, вы случайно не знаете такого поэта, Василия Львовича Пушкина? Он написал известное стихотворение «Опасный сосед».
– Не слышал, я из Пушкиных хорошо знаю только нашего полкового майора Сергея Львовича, может, поэт его брат? Серж, кстати, и сам стишатами балуется.
– Так вы знакомы с Сергеем Львовичем Пушкиным! Так, может быть, и жену его знаете?
– Надежду Осиповну? Как же-с, на свадьбе их был, и на балах встречались. Очень, я вам скажу, интересная дама, хотя и смугла лицом. Их род, знаете ли, из арапов.
– Слышал, – подтвердил я, – она внучка Абрам Петровича Ганнибала.
Антон Иванович подмигнул мне левым глазом и удовлетворенно рассмеялся.
– Ну, вот, государь мой, вы и проговорились. Все-то и всех-то вы знаете, а давеча пугали, что мой потомок.
– Не пугал я вас, Антон Иванович, а говорил чистую правду. Про Пушкиных же знаю потому, что этим летом Надежда Осиповна родит великого русского поэта. Я многих ваших современников через него знаю. Это цари и правители думают, что они самые крутые, а на самом деле шекспиры и ньютоны покруче будут. Вы про таких великих людей слышали?
– Доводилось.
– А при каких они царях-королях жили, знаете?
Антон Иванович смутился и пожал плечами.
– Вот видите. Поэту Пушкину нынче двести лет. То есть не в этом году, конечно, он пока только должен родиться, а в том году, из которого я попал сюда. Про него много передач по телевизору… ну, в общем, говорят много. Давайте-ка лучше выпьем за здоровье Надежды Осиповны, хоть и стерва она порядочная.
– И это известно?! – поразился предок. – Через двести-то лет?! А что про меня у вас говорят?
– Про вас только хорошее, – успокоил я.
Антон Иванович заулыбался и, после принятия очередного лафитника, перевел разговор на другую тему:
– Очень у тебя, сродственник, платье странное, – перейдя на «ты», сказал он. – Опять же табак и кресало чудные. Однако то, что ты говоришь, более на сказки аглицкого писателя Джона Свифта походит.
– При чем тут Свифт, – возразил я, – он фантазии описывал, а я доказать могу. Вот ты говоришь: «французское платье»! Сколько лет ваш Павел французов в Россию не пускает? Года три. Правильно? По-твоему, французы такие башмаки за это время придумали?
Я снял с ноги кроссовку и подал ему. Антон Иванович придирчиво ее рассмотрел и, немного лукавя, сказал:
– Точно, аглицкая работа, такие в Гостином дворе продают, сам видел.
– Ладно, – не сдался я, – сейчас другое покажу, чего в Гостином пока нет.
Я обулся и сходил за рюкзаком.
– Такие рюкзаки в Гостином дворе продают?
– Продают и получше. А твоему ранцу красная цена пять рублей ассигнациями.
– А этому какая цена? – ехидно поинтересовался я, вытаскивая бутылку кристалловской водки.
Антон Иванович открыл, было, рот, но говорить раздумал. Он взял в руку бутылку и долго ее рассматривал. Изучив все, от этикетки до бандероли, поставил на стол.
– Языка что-то не пойму, – растеряно сказал он, – вижу, что славянский, но ни смысла не разумею, ни орфографии. Многих букв не хватает.
– Все правильно, – успокоил я его, – за два века язык немного поменялся, ты лучше пробку посмотри, видал ты такие пробки? – Я свинтил пробку и разлил зелье. – А водку ты такую пивал?
– Нет, – наконец честно признал Антон Иванович, осушив рюмку, – такой не пивал.
Мы несколько минут просидели молча, к огорчению Марьи, которая, ничего не понимая, очень веселилась от наших разговоров.
– А ты точно мой потомок?
– Точно, – не очень кривя душой, подтвердил я. Слишком очевидна была наша встреча, да и во внешности было заметное сходство.
– Ну, тогда со знакомством! – торжественно провозгласил предок, и мы расцеловались.
Воспользовавшись изменением диспозиции, Марья расхохоталась и, кося на барина своим бесовским глазом, решилась наконец обратить на себя внимание:
– А что, не кликнуть ли девок, песни играть?
– Кликнуть! – разом подхватились мы. – Давай сюда девок!
Марья засмеялась и убежала. Я взялся было за рюкзак, собираясь отнести его в кабинет, но на глаза мне попался аудиоплеер.
– Антон Иванович, а не хочешь ли ты, пока девки придут, послушать песни моего времени?
– Чего же, если охота есть, спой. Только у меня инструментов нет, ни клавесинов, ни даже гитары.
– Может музыкальная шкатулка есть?
– Только брегет с боем, так под него не споешь, – с сожалением сказал он.
– Погоди с брегетом, здесь сейчас целый оркестр будет.
Я перебрал несколько бывших со мной кассет. Все было слишком круто для восемнадцатого века.
– Хочешь француза? – спросил я, наткнувшись на Джо Дассена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91