И так его лечат, и этак – ничего не помогает. Нихт, говорят, ферштейн, вас из дас, никакая наша немецкая наука эту болезнь вылечить не может. Ез ист капут герр генерал. Тут к адъютанту подходит самый замухрыжный солдатик, навроде ротного дурачка, и говорит: «Позвольте мне постараться, ваше благородие, его превосходительству поспособствовать». Адъютант подумал и говорит: «Изволь, а как не поможешь, велю сквозь строй». Вошел тот солдатик по фамилии Шандыбин в генеральскую спальню, встал на колени, произнес молитву, потом поднялся на ноги, поводил над Апраксиным рукой, перекрестил его и ушел, словом не обмолвившись. Только он за дверь, а генерал открыл глаза и встал здоровей здорового. Сам тому свидетелем был. Немцы только глазами лупают, ничего понять не могут. А был тот солдат по имени Васька Шандыбин из Смоленской губернии.
– Знать, Господь не попустил! – благостным голосом объявил батюшка. – Благослови его Господи и многая лета!
Фамилия солдата показалась мне знакомой. Я покопался в памяти и вспомнил одного очень колоритного Народного депутата.
– А каков он, ваш Шандыбин, был из себя, – спросил я, – морда кувшинная и голова дыней?
Петухов задумался, потом вспомнил:
– Нет, у того голова была арбузом.
– А вот я случай знаю, – заторопился батюшка Евлампий встрять в паузу. – Владыка наш архиерей Феоктистий, блаженной жизни иерей…
– Пошли искать Шандыбина, – перебил батюшку полковник, – а его и след простыл…
– Однажды был на богомолье в Новом Афоне…
– Туда – нет, сюда – нет…
Между тем принесли жаркое. Антон Иванович, не слушая гостей, амурничал с Марусей, и она заливисто хохотала его шуткам. Гости оставили праздные разговоры и опять взялись за еду, выбирая куски получше. Петухов жадно жевал, набивая опорожненное брюхо, священник отрезал мясо маленькими кусочками и пачкал бороду соусом.
– А скажи-ка мне, голубчик, – обратился ко мне поп, – ты какой будешь веры, нашей или турецкой?
– Вашей, – ответил я.
Краткий ответ не устроил батюшку, лишая темы для разговора. Он спешил застолбить участок, пока Петухов ворочал во рту куски мяса.
– А согласись со мной, голубчик, что наша вера правильней турецкой.
– Об чем звук, – невразумительно согласился я.
– И песнопения наши не в пример лучше турецких.
– Песнопения особенно, – опять подтвердил я правильность вкуса священника.
– А что у турков за вера, басурманская что ли? – поинтересовался Петухов между двумя проглоченными кусками.
– Нет, – подумав, ответил батюшка Евлампий, – басурманская вера у татар, а у турков вера турецкая.
– А во что они верят? – серьезным голосом спросил я.
– В нечистого, – перекрестившись, ответил священник.
– А я слышал, что в Аллаха, – не отставал я от новоявленного теолога.
– Все суть одна, – уточнил поп.
– Да вы никак Коран читали, коли все знаете?
– Он и по-русски-то читать не умеет, не то что по-турецки или арабски, – встрял в разговор Антон Иванович, отрываясь от осязания Маруськиных прелестей.
– Неужто правда? – искренне удивился я.
– Не сподобил Господь уразуметь науку сию, – грустно посетовал батюшка.
– А как же вы служите?
– По Господнему наущению, – сообщил священник, и начал путано и многословно объяснять, что в служении Господу главное не грамота, а вера и совесть.
Такие идеи я слышал в родном Отечестве и в более поздние времена. В зал, между тем, вошел мой Тихон и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Барин, там Фрол Котомкин просится, сказывает, вызывали.
– Кто есть сей Фрол? – поинтересовался, с трудом поднимая веки, предок.
– Портной, – ответил Тихон.
– Это к тебе, – сказал Антон Иванович. – Ты, кажись, хотел себе фрак сшить.
– Отведи его ко мне в комнату, – велел я Тихону, с облегчением покидая скучную компанию.

Глава четырнадцатая

Крепостной человек, портной на оброке Фрол Исаевич Котомкин оказался человеком лет пятидесяти в цивильной гoродской одежде с умным лицом и цепкими проницательными глазами. Войдя в комнату, он низко поклонился и представился, четко артикулируя слова:
– Фрол Исаев сын Котомкин, крепостной человек господина Крылова.
На крепостного крестьянина он не походил никаким образом. Я в свою очередь представился и протянул ему руку. По лицу портного скользнула удивленная улыбка, но тут же исчезла, и он вежливо, без подобострастия, ответил на приветствие.
– Прошу садиться, – пригласил я после окончания ритуала знакомства.
– Изволите иметь во мне нужду, ваше благородие? – спросил Котомкин, усаживаясь на стул.
– Мне нужно сшить кое-какое платье.
– Изволили прибыть из чужих краев?
– Почему вы так решили?
– У нас в России-с так не шьют-с.
– Изволил, и именно из чужих, потому хочу заказать полный комплект от белья до верхнего платья.
– Как прикажете-с. Не сочтите за грубость, не позволите ли полюбопытствовать чужеземным пошивом-с, – попросил портной, разглядывая штанины джинсов, видные из-под полы халата.
– Полюбопытствуйте, – неохотно разрешил я. Чтобы не снимать халата, я вытащил из рюкзака ветровку и подал портному.
Если не хочешь вызывать лишнего любопытства, следует быть по возможности открытым и не темнить по мелочам.
Я вспомнил, что швейная машинка была изобретена Зингером во второй половине XIX века, значит, портной никогда не видел машинной строчки. Мне стало интересно, как он ее оценит.
Котомкин долго крутил в руках ветровку, выворачивая ее, как только мог. Наконец он бережно сложил одежду и с поклоном вернул мне.
– Большие мастера шили, нам так не сшить.
– Мне так и не нужно, сделаете, как у вас принято.
Он посмотрел на меня проницательными, как будто что-то понимающими глазами и опять спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91