Антон Иванович сердито хмыкнул, и мы наконец пошли завтракать.
Стол нам накрыли в малой гостиной. Эта комната была менее торжественна, чем зала, мебель в ней была старее, со стершейся парчовой обивкой и вытертой позолотой на подлокотниках кресел. Еды опять было много, как и вчера, жирной и тяжелой.
Я уклонился от кулинарных изысков крепостного повара и предпочел кулебяке со свининой подовый хлеб с маслом и натуральные молочные продукты без консервантов. Все было непривычно вкусное.
За завтраком разговор зашел о наших генеалогических отношениях. Антону Ивановичу очень хотелось услышать о том, как его помнят и почитают потомки через два века. Сказать ему, что о его существовании до вчерашнего дня я не имел ни малейшего представления, у меня не хватило духа. Врать тоже не хотелось, чтобы не засыпаться на противоречиях и деталях. В конце концов, я ничего не знал не только о нем лично, но и о его детях и внуках. Кое-что я слышал только о прадеде, родившемся где-то в девяностых годах прошлого века. Он должен был приходиться Антону Ивановичу праправнуком.
Мне срочно пришлось придумывать отговорку, позволяющую не говорить о его ближайшем потомстве, чтобы, мол, не вмешиваться в любимый им промысел БОЖИЙ. Однако поболтать об общих предках и основателях рода нам ничто не мешало. И даже на этом я прокололся. Хоть и не хотелось заводить сложный разговор, пришлось-таки объяснять, почему в России люди не знают и не почитают своих предков.
Очень кратко и, по возможности, доступно, я рассказал о Великой Октябрьской социалистической революции. Чтобы не создавать футурологических мифов, я использовал персоналии Великой Французской революции, о которой Антон Иванович имел изрядное представление, благо она только что подходила к концу.
Натяжки были довольно большие, но принцип любой, и нашей, в том числе, революции, по-моему, я осветил правильно.
Керенского я превратил в Дантона, спасшегося от гильотины в эмиграции. Ленина – в Марата, сумевшего спастись от неизвестно кем посланной убийцы (Ф. Каплан), но потерявшего, в конце концов, власть и влияние и умершего в почетной ссылке. Сталина переименовал в Робеспьера, не казненного вовремя, а правившего страной двадцать восемь лет и утопившего ее в крови, с честью продолжая дело Марата. После этих вурдалаков к власти почти на сорок лет пришла одна Директория, а на смену ей другая, находящаяся у власти и сейчас…
Я рассказал Антону Ивановичу, как, победив, революция поменяла элиту и расправилась сначала со старой аристократией, потом с новой, собственной, и, наконец, со значительной частью народа. Строители новой жизни сумели так запугать людей, что родители не могли откровенно говорить между собой при детях, из боязни, что те донесут или проболтаются. Что нельзя было вспоминать о своих предках, даже если те были просто зажиточными крестьянами, не говоря уже о представителях правящих сословий. Поэтому никаких геральдик не сохранилось.
Что такое Французская революция и террор, Антон Иванович знал от французских эмигрантов, спасавшихся от ножа гильотины по всей Европе, в том числе и в России. Тем не менее, мой рассказ произвел на него гнетущее впечатление.
Оказалось, к моему удивлению, что предок не чужд наукам и, в частности, философии. Он неплохо знает идеи просвещения и очень им сочувствует. Тем более его расстроили печальные результаты попыток правильно и справедливо построить прогрессивное общество.
Мы долго говорили о возможностях прогресса и о корявом пути нашего отечества к цивилизации.
Его надежды на лучшее были так же наивны и романтичны, как мои, когда в начале девяностых годов нас поманили призраки свободы и справедливости. Меня весьма удивило, как удалось Антону Ивановичу, живя в дикой рабовладельческой стране, набраться веры в возможность построения в России идеального, справедливого общества. Он даже с наивной искренностью начал расхваливать «великий гуманизм» своей эпохи. Здесь нам спорить было просто не о чем.
Завтрак за разговорами затянулся. Прислуживали за столом одни мужчины-лакеи. Ни Маруська-фаворитка, как я прозвал про себя «аморетку» предка, ни Аля не появлялись.
Долго слушать идеалистический бред Антона Ивановича мне стало скучно. Я стал искать подходящий момент уйти из-за стола. В дело вмешался случай. Во двор усадьбы въехала пароконная коляска и, громыхая колесами, подкатила к крыльцу.
– Это мой сосед, помещик Петухов, – назвал приехавшего гостя предок, выглянув в окно. – Очень приятный человек. Мы с ним как познакомились, так сразу и сошлись. Я тебя ему представлю.
– Ни в коем случае, – возразил я, делая испуганные глаза. – Ты посмотри, во что я одет. Пока не переменю платье по вашей моде, мне ни с кем нельзя встречаться. Представь, какие разговоры пойдут по округе.
Антон Иванович озадаченно посмотрел на меня. Он уже привык к моему экстравагантному платью и перестал замечать его несообразность эпохе.
– Однако ж, ты прав. В таком обличье тебя можно только жирондистом представить. Велеть, что ли, сказать, что меня нет дома?
– Не нужно, – поспешил сказать я, не желая весь день слушать его политические теории, – он тебя уже увидел в окне, еще обидится. Лучше я пойду к себе в комнату, а ты с ним пообщайся.
– А не заскучаешь? – встревожился Антон Иванович.
– Заскучаю – схожу погулять, – успокоил я хозяина, спешно покидая гостиную.

Глава десятая

В доме было тихо. Слуги не шныряли по комнатам, и не у кого было спросить про Алевтину. Я побродил по дальним покоям и отправился к себе на антресоли. По пути мне встретился уже опохмелившийся мужичок, разбудивший меня утром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91