Мания величия мне претит. Из-за нее погиб мой отец, погиб мой брат и еще три с половиной миллиона молодых немцев. Так что в своих планах завоевания мирового господства на меня не рассчитывайте. У меня одно стремление – быть свободным и независимым.
– Немец без гордости, без мужества!
– Зато с изрядной долей здравого смысла. Уверяю вас, большинство моих друзей воевать не будут. Одной из причин, побудивших меня уехать из дому, было желание избежать службы в армии – «Армии уцелевших», как мы ее называли, – с ее современным ядерным вооружением и допотопными прусскими традициями.
– Как же мой брат так воспитал тебя, что в тебе нет ни крупицы тех патриотических идеалов, которые на протяжении трех столетий вдохновляли нашу семью на жертвы во имя родины!
– Ну, о том, чего стоят эти патриотические идеалы, можно поспорить! Вы говорите, что они жертвовали собой во имя родины, а в результате они принесли в жертву Германию. Разве не так? После первой мировой войны Германия лишилась всех своих колоний. После второй мировой войны она была разделена на две части. Чем же кончится для нее третья война? Alles kaput! Погибнет сама и весь мир за собой потащит. И этого не понимают только дряхлые гитлеровские фанатики генералы, которые вопят о реванше.
– Не забывай, что у них власть не только в Германии, но и в НАТО. Более того, у них в руках бомба! – И фон Рендт вытянулся как на параде. – Deutschland uber alles!
– И Deutschland kaput, если они попробуют пустить ее в ход.
– Это измена! – закричал фон Рендт.
– Нет, реалистическая оценка положения. Вот почему среди молодых немцев так много сторонников нейтралитета. Я считаю, что любой мир лучше войны.
Фон Рендт медленно подошел к Иоганну и потряс рюмкой перед его лицом.
– Ты коммунист! Ты понимаешь, что, если я сообщу о тебе службе безопасности, тебя вышлют отсюда?
– Еще одна нелепая идея времен вашего нацистского прошлого, дядя Карл. Для вас всякий инакомыслящий – коммунист. А я не коммунист. И в отличие от многих моих европейских сверстников никогда им особенно не симпатизировал. Я не занимался политикой там и не стану заниматься ей и здесь.
– Тогда почему ты стараешься убедить меня, что мы и коммунизм можем сосуществовать?
– Я не стараюсь. Я только говорю, что мы должны либо существовать вместе с коммунизмом, либо погибнуть вместе с ним. Третьего пути нет. Обе стороны могут взаимно уничтожить друг друга. Вас, дорогой дядя, вероятно, удовлетворит подобный исход? Вы человек пожилой, но я еще молод. Вы уже немало пожили, а я еще только начинаю жить. Я хочу жить, вы слышите? Жить!
Карл с трудом встал, опираясь на ручки кресла, его глаза злобно сверкали, лицо побагровело от ярости.
– Я мог бы убить тебя за такие слова! Ты… ты…
И рюмка с виски полетела в лицо Иоганна.
Иоганн увернулся, рюмка угодила в старый замок на стене, и на пол посыпались осколки.
Фон Рендт покачнулся. Он задыхался. Иоганн подхватил его и усадил в кресло; фон Рендт судорожно дышал, его глаза налились кровью, челюсть отвисла. Казалось, его вот-вот хватит удар.
– Дядя Карл, будьте благоразумны. Разве можно так, да еще после болезни? У вас пульс стучит, как молот.
Дыхание фон Рендта стало спокойнее. Злобно поглядев на Иоганна, он хрипло проговорил:
– Убирайся из моего дома! Я не желаю тебя больше видеть.
– Как вам угодно, дядя Карл. Но сначала я помогу вам лечь в кровать.
Иоганн хотел было взять его под руку, но фон Рендт с такой силой оттолкнул его, что Иоганн отлетел к стене.
– Не прикасайся ко мне своими грязными руками! Я как-нибудь сам доберусь до постели. Лучше жить одному, чем с таким ублюдком, как ты.
Сделав усилие, он встал на ноги и, шатаясь как пьяный, направился к двери. Иоганн шел за ним следом, опасаясь, как бы он не упал. А фон Рендт медленно брел по холлу, придерживаясь за стенку, и потом захлопнул перед Иоганном дверь своей спальни.
На следующее утро миссис Шмидт подала на завтрак Иоганну яичницу с грудинкой и осталась стоять рядом с ним, сложив руки на большом животе.
– Сегодня ваш дядя плохо себя чувствует, – сказала она укоризненно.
– Жаль. Надеюсь, это не лихорадка?
– Нет. Лихорадка сразу не возвращается. По-моему, он расстроился после вашей вчерашней ссоры.
– Я с ним не ссорился.
– О, я же слышала, как вы с ним спорили! Вы должны знать, что он всегда расстраивается, когда с ним спорят.
– А я, думаете, не расстраиваюсь? Почему важно только то, что касается его?
– Как можно сравнивать! Он уже не молодой человек. Он был военным. Он привык, что его слушаются. Он очень расстроен.
– Не беспокойтесь. Сегодня я уезжаю.
– Он говорит, что хочет вас видеть. Смотрите не рассердите его еще раз.
Кончив завтракать, Иоганн постучал в дверь дядиной спальни.
Фон Рендт сидел, опираясь на подушки, его лицо было бледным и осунувшимся. Иоганн подошел к постели, и фон Рендт посмотрел на него из-под опухших век.
– Садись, племянник, – слабо проговорил он.
Иоганн придвинул пуфик от туалетного столика и неловко сел на него.
– Пододвинься поближе, – прошептал фон Рендт, положив руку на его колено. – Хочу тебе сказать, что я очень сожалею о вчерашнем… Нет, нет, – остановил он Иоганна, когда тот попытался заговорить. – Не надо извинений. Ты добрый, мужественный юноша, и мне нравится, что ты так смело говорил со своим глупым старым дядей.
Иоганн заерзал, и фон Рендт убрал руку. Он поднес платок к слезящимся глазам, вытер их и сказал прерывающимся голосом:
– Видишь, я совсем раскис.
Иоганн испытывал отвращение, смешанное с жалостью.
– Прости меня, мой дорогой мальчик, – продолжал фон Рендт, сжав руку Иоганна холодной, потной рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103