Но разве не лучше почувствовать между ногами… меня? Скажи же мне… сама знаешь что… и я утолю твою жаждуГлаза Элизабет широко распахнулись, поскольку он неожиданно заговорил с ней отрывистым, грубым тоном.— Ты должна. Слышишь? Должна!Она видела, что теперь Джонни не шутит.— Похоже, запасы твоей вежливости подошли к концу?— Да, я неотесан. Но разве это не простительно? Ведь я никогда не был женат.— А если я не соглашусь?Джонни глубоко вздохнул, поскольку сам никогда еще не испытывал подобных чувств — столь же властных, сколь и противоречивых.— Тогда я не знаю, что сделаю. Прости…Не исключено, что ему хотелось поквитаться с ней за то, что она едва не стала женой Джорджа Болдуина, за то, что едва не обездолила его ребенка, которого в скором времени должна была родить. А может быть, он мстил ей за свою безответную страсть, за собственное раболепие перед этой женщиной в минувшие дни? Или же им владело безрассудное желание отыграться на ней за все те годы, что она отдала до него своему мужу? Как бы то ни было, в груди его клокотал безотчетный гнев, подстегивавший стремление увидеть ее у своих ног поверженной, униженной, безропотной…Она мельком взглянула на него. Ее мысли не поспевали за чувствами, от которых все тело пылало словно в огне, и все же, пожалуй, Элизабет лучше, чем Джонни, понимала, насколько они зависят друг от друга. Во всяком случае, сейчас ей нужен был только он — ее тяга к нему была невыразимой, всепоглощающей. Ответ был предопределен — в нем слились ее нынешняя дикая страсть и долгие годы вынужденной покорности.— Даю тебе согласие на все — по собственной доброй воле, — четко произнесла она.Его рот искривила ироничная ухмылка.— Вот видишь, не умерла…— Хотя и могла бы, — откликнулась она, многозначительно улыбнувшись. Только что данное согласие не тяготило ее, тем более что ей было прекрасно известно, какую душевную бурю пришлось пережить ему самому. Поднявшись на цыпочках, преодолевая натяжение шнура, которым были обмотаны ее кисти, Элизабет потянулась вперед, чтобы прикоснуться к его губам своими.— На сей раз я покорна, — произнесла она глубоким шепотом, — но это будет единственный раз. Хочешь почувствовать меня внутри?— Да.— Да… И что еще?Она посмотрела на него. Злой огонек мелькнул в ее изумрудных глазах, но тут же потух, и Элизабет сказала:— Да, милорд.— До чего же прекрасно иметь послушную жену, — это было сказано наинежнейшим тоном. Его голубые глаза светились удовлетворением. — И это послушание не останется без награды. — Изящно, двумя пальцами он вытащил у нее из-за лифа кружевной платок.Тонкая ткань, мягко скользнув по коже, словно прошептала ей на прощание: «Чем уступчивее ты будешь, тем больше получишь».— А теперь — платье, — смиренно пробормотала Элизабет, ожидая, что ее покорность и уступчивость в скором времени будут щедро вознаграждены. — Расстегни его. — Она сладострастно потерлась спиной о столб кровати — точь-в-точь кошка, жаждущая удовольствия. Ее большая белая грудь почти целиком была видна в низком вырезе платья. Теперь, когда кружевной платок больше не скрывал этого захватывающего зрелища, трепещущие груди словно просились наружу, походя на два зрелых яблока, которые вот-вот сорвутся с ветки.Натягивая шелковый шнурок, который все еще сковывал ее движения, Элизабет умоляла:— Ну скорее же, Джонни. Мое платье… Скорее!Одежда будто душила ее, липла к пылающей коже. Она жаждала освобождения, жаждала пьянящего прикосновения, способного утолить этот иссушающий жар…— Но ты не попросила меня подобающим образом, — все еще привередничал Джонни, осторожно обводя пальцем ее пухлую нижнюю губку.— Прошу вас, милорд, — тут же поправилась Элизабет, и ее зеленые глаза обсспокоенно заблестели, — пожалуйста, снимите с меня платье.— Вот это настоящее почтение к мужчине! Разве можно устоять перед столь вежливой просьбой? — И, склонившись, он нежно поцеловал ее в порозовевшую шею.Прильнув к нему, она жаждала безраздельно отдаться этому капризному кудеснику, почувствовать его прикосновения, поцелуи — везде, везде…— Пожалуйста, Джонни, я не могу больше…Немного отстранившись, он осторожно положил ладони на эти великолепные груди, не в силах оторвать от них зачарованного взгляда. Жар ее тела чувствовался даже под тяжелым шелком роскошного платья.— Можешь, Элизабет, можешь, — возразил Джонни, не желая довольствоваться малым. Накопившееся раздражение, главенствующее в сумбуре охвативших его чувств, еще не нашло выхода. — Придется потерпеть…Элизабет закрыла глаза. Каждое его прикосновение вызывало у нее конвульсивную дрожь. Это в самом деле становилось невыносимым.— Не могу… — жалобно пролепетала она.— Ты должна, — неумолимо отрубил он. Так раб и властелин наконец полностью поменялись ролями: женщина, которая со времен Хекшема помыкала им, теперь, как о величайшей милости, молила его о прикосновении.— Стой смирно! — отрывисто приказал ей Джонни.Элизабет немедленно повиновалась. Его резкий голос не оставлял никаких сомнений: стоит ей проявить хотя бы малейшее непослушание, и он сразу же уйдет. А этого никак нельзя было допустить. Ведь сейчас он был нужен ей больше всего на свете.И она стояла — смирная, безмолвная, — в то время как он с напускным равнодушием, умело скрывая собственное возбуждение, расстегивал на ее платье один крючок за другим. Спальня наполнилась тишиной, которую можно было бы назвать полной, если бы не мерное щелканье крючков, шелест великолепного шелка под его гибкими, умелыми пальцами да возбужденное дыхание Элизабет, гулко разносимое под сводами просторной опочивальни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162