В то время как сегодня на обед я ел пулярок в белом вине. Надо думать, господин дю Трамбле, чувствуя свою несомненную вину передо мной, не слишком экономит на моем содержании. Он позволяет себе удерживать не более трех ливров из тех пятнадцати, что господин суперинтендант финансов отпускает ежедневно на нужды господина д'Артаньяна. Зато у других бедняг он уж наверняка крадет все пять".
Д'Артаньян поздравлял себя с этим утешительным соображением и принимался «философствовать» дальше. "Однако, – думал он. – Призрак голодной смерти предстанет передо мной лишь в том случае, если мне удастся выбраться отсюда. О, мои бедные друзья! Что сталось с вами, живы ли вы сейчас?! Не обошлась ли вам самим попытка освободить меня слишком дорого?
Такие мысли нагоняли на него меланхолию, а этого как раз не следует допускать ни под каким видом, особенно если вы находитесь в Бастилии. Чтобы развеять меланхолию, д'Артаньян при любой возможности поднимался на крышу башни, где и разгуливал, созерцая Париж с высоты в сто пятьдесят футов и вспоминая легенду об Икаре.
Обитатели Бертодьеры не слишком охотно поднимались наверх и нечасто пользовались предоставляемой им тюремным начальством возможностью поразмять кости. Их было пятеро или шестеро – д'Артаньян точно не знал. Впрочем, он быстро убедился, что новое общество ему не по душе и в нем нет другого Ла Порта. Двое арестантов были слишком стары и с наступлением непогоды даже носа наверх не высовывали. Один из заключенных вскоре исчез – то ли был выпущен на свободу, то ли заболел или умер. Двое-трое других не привлекли внимания д'Артаньяна, оказавшегося в полном одиночестве.
Разгуливая под моросящим дождем, загнавшим под крышу и тюремщика, д'Артаньян в сотый раз спрашивал себя, неужели кардинал решил таким способом свести с ним счеты. Неужели он совсем не нужен королю, а вернее, господину де Тревилю, который всегда относился к нему очень тепло и должен был, по мнению д'Артаньяна, отыскать способ повлиять на короля. Наконец, оставалась еще королева!
Но тут же гасконец вспоминал о Ла Порте, который был самым верным слугой Анны Австрийской. «Плохи твои дела, д'Артаньян, друг мой, – говорил он себе. – Если бы кардинал всего лишь хотел проучить тебя за строптивость, ты уже давно вышел бы из этой проклятой крепости, которую превратили в тюрьму. Если бы король помнил твое имя, ты уже давно бы снова дежурил у него в приемной! Если бы господин де Тревиль, черт возьми, нуждался во мне или, быть может, не умер, как это ни печально, ты бы уже давно оказался на свободе!»
День проходил за днем, но все оставалось по-прежнему.
Как-то раз у него в камере появился г-н дю Трамбле с усиленной охраной.
– Вы решили предпринять очередной обход, господин дю Трамбле? – осведомился д'Артаньян, увидев перед собой коменданта тюрьмы.
– Не совсем так, господин д'Артаньян, не совсем так.
Я посещаю лишь тех, кто заслуживает особого внимания.
– Значит, я удостоен такой чести?
– Как видите.
– Похоже, этот комплимент с двойным дном, – проворчал д'Артаньян. – В устах тюремщика он звучит зловеще. Надеюсь, есть и другие заключенные, которых вы осчастливите своим посещением?
– Разумеется.
– Кто же эти избранники? Если, конечно, это не секрет.
– Для вас – нет, милейший господин д'Артаньян. Это господин Ла Порт, госпожа де Гравель…
– Боже милосердный! Неужели пересажали всех мужчин, что принялись за дам?!
– …а кроме того, господин Бассомпьер, – закончил дю Трамбле, сделав вид, что не замечает язвительных слов д'Артаньяна.
– Да-да! Как я мог забыть про маршала Бассомпьера!
Ну и что же говорит Бассомпьер?
– Он дал обет не бриться, пока не выйдет на свободу.
– Бедняга Бассомпьер! Ну и длинная борода отрастет у него!
– Вы полагаете? Xa-xa! Я тоже так думаю!
– Однако, любезный господин дю Трамбле, я полагаю, что из Бастилии вы выйдете вместе с нашим маршалом.
Ведь после смерти кардинала его освободят, а вас уволят.
– И вы туда же! – в сердцах проговорил дю Трамбле и быстро ретировался. – Стерегите этого господина с особенным вниманием, – распорядился он, сводя, таким образом, счеты с задиристым гасконцем.
Подобные развлечения выпадали на долю д'Артаньяна нечасто. Поэтому он развлекался или, точнее, отвлекался от невеселых мыслей и созерцания серых тюремных стен лишь во время традиционной прогулки. Так тянулось время.
Но однажды ему было отказано в ежедневной полуденной прогулке. Гасконца не пустили наверх.
– Что за чертовщина?! Почему мне нельзя подняться на крышу башни?! – возмутился д'Артаньян. – Я пожалуюсь коменданту!
– Жалуйтесь хоть Папе Римскому, – отвечал хмурый страж. – Господин комендант сам же и распорядился не выпускать сегодня арестантов на верхушку башни.
– Любезный, но ведь во всем должна быть хоть какая-то логика! Отчего же то, что было вполне возможным и доступным вчера, возбраняется сегодня?!
– Сегодня в Бастилии сам господин интендант фортификаций с инспекцией. Вы можете погулять в тюремном дворе, а на башню никого выпускать не велено.
– Черт бы побрал вашего господина интенданта со всеми его фортификациями, – искренне пожелал д'Артаньян и бросился на жесткое тюремное ложе. Ему вовсе не улыбалось повстречаться с мэтром Бонасье во время прогулки по тюремному двору.
Глава пятьдесят седьмая
Голубиная почта
Мушкетера информировали верно. Первую тюрьму Франции посетил г-н интендант фортификаций Пьер Пети, уже известный читателю по ученому кружку отца Мерсенна. Однако, если в монастыре миноритов г-н Пети предавался любимому занятию и коротал часы досуга в кругу единомышленников, то теперь, напротив, он находился при исполнении служебного долга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145